Испуг

– Я заплутал… Извините, – повторяю я и поворачиваю, чтобы пройти назад, к калитке.

– Понимаю. Понимаю.

В ее двояком «понимаю» сочувствие к заблудившемуся. Но и (на всяк случай) небольшая насмешка сильного над слабым.

Ухожу. Дачница (удерживая дистанцию, не сближаясь) идет за мной. Храбренькая!.. Я ее не вижу, но слышу во тьме ее легкие шаги.

Калитка у них проста… Задвижка… Всего лишь.

Уже закрывая за собой, шутливо ее спрашиваю:

– Женщина с ружьем, а?

Но она строга – и шутка ее строга:

– Сюда вход только с ружьями. Не знали?

А когда я по-дружески замечаю ей, что я никакой не малаховец, а местный… и что вообще говоря ружьецо-то у нее детское, дерьмовое, – она язвит:

– Для дерьма и держим.

Куда теперь?.. Я стал посреди дороги, не зная во тьме, чьи дачи справа, чьи слева. Ни звезды… Ни огонька… Бог дал мне крепкое тело в старости, однако насчет ночной памяти он был, видно, не так щедр. Дырявая башка… Обычно я веду (машинально) счет: восьмой дом от проулка по левой стороне. Это если я, скажем, ночью от Петра Иваныча к Лидусе…

Но такого мрака никогда не было. И таких раздраженных вечерних окриков. (Когда ошибкой придешь не туда.) Угрозы… Собаки… Ходишь, как слепец!

Именно темные вечера стали напряженны. Зато темные ночи пусты от людей и прекрасны.

– Воры! Воры!.. Проклятые малаховцы! – только и слышалось по утрам в тот месяц.

Едва проснувшиеся, растерянные люди сбегались утром к магазинчику (ну, там хлебушек, сыр, яйца, сметанка…) и сообщали один другому о ночных пропажах. Торопились сказать. В гневе!.. Перебивали, заплевывали азартной слюной… Так без умолку трещали, что, подойдя к прилавку, вдруг немели – забывали, зачем сюда, в магазин, пришли. Стояли и тупо смотрели на продавщицу. Мяли рассеянными движениями купюры… Наконец вид наличных освежал мозги. А! – вскрикивали… Но и сделав покупку, нагрузившись, человек шел к выходу и задиристо толкал встречных: «Ты слышал?.. Унесли мое лучшее дачное кресло! Ночью!»

Встречный старался принизить его утрату:

– Кресло? Подумаешь!.. Небось старье. Небось дрянь!.. Сам его в лес и снес!.. Вот у меня видак японский увели. Видак!

Он бил себя в грудь. Он не спал. Он глаз не смыкал ночью – а все равно увели…

Ночные подробности обжигали слух. И уже хор, уже вопили все разом. Когда же в поселке дадут свет! Эти малаховские! Пользуясь темнотой, обнаглели. Приходят ночью к нам в поселок, как к себе домой… Не церемонятся!.. Берут, что хотят!.. Куда смотрят менты!

– Воры!.. Сволота малаховская!

Их оскорбленные голоса гудели, как рой. Маленький наш магазинчик мог взлететь, взорваться от их воплей… Я молчал. Перетаптываясь, я тихо стоял в очереди… За какой-нибудь едой, есть же надо. Мой быт… Малаховские воры, и вообще ворье – мне без разницы. (У меня красть нечего.)

После ночных хождений я едва стоял на ногах. Спал стоя… Кто-то из магазинных крикунов меня окликнул, я ни гу-гу.

– Петрович. Я же тебе кричу – ты за кем?

Но я молчал… Они слишком суетны. Я только пошатывался и ждал, когда мелкой людской волной меня подгонит к прилавку. Я тихо-тихо куплю портвейна. Я тихо-тихо пойду к себе домой.

Суетны, как куры… Возможно, потому, что у них световой режим кур. Засыпают они рано, едва начинает темнеть. Еще и подгоняют друг друга – скорей, скорей, ложимся! Ложимся спать!.. Как будто их там ждут ошеломляющие сны! Потрясающие картины и события!.. На самом деле их ждет маета, изнуряющая работа ночного сторожа. Но даже если сон их свалит, во сне они будут стеречь вещи… Обязательно вещи, но какие?.. Наши поселковцы стерегут в своих снах фантомы. Эти вещи в реальности уже украдены – украдены вчера или позавчера, – но во сне-то они еще здесь! Вот они!.. Они чудесные! Глаз не оторвать… Можно коснуться, потрогать рукой!

Для кого-то это был месяц сплошной тьмы, месяц самый говенный, бардак и жуть… месяц без лампочек, без холодильников, без радио, не говоря уже о ТВ… месяц дурацких свечек. Для других это было время лихих краж, месяц воровских ночей. Славный месячишко!

Для меня это был месяц чудесных ночных прогулок – месяц восхитительной жизни. (Я сплю днем.) И какая же удивительная стояла тьма! И какой же дивной стала наша обычная ночная дорога!.. Освобожденная! Пустынная!.. Никого!

Это чуть позже появились небольшие костерки на участках, шашлыки… печеная картошка под пиво. И как-то был даже большой костер на той стороне речки. Но это после… А сначала-то как притихли – тотальная тьма. Ни огонька… Я выходил на улицу полновластным хозяином. Ни души. Я бродил и вслушивался в тишину. И сказочно пуста улица, пусты переулки… И луна.

Лишь изредка тени. Это малаховские ребята несли краденое. Шли цепочкой… Но я научился их сторониться. А малаховские инстинктивно (не любя свидетелей) сторонились меня. Они проходили мимо бесшумно. И я ни звука.

Днем постучался к Лидусе. Заперто. Хотел сказать, что в проклятущей тьме вчера ночью не нашел ее дома.

– Где Лида? – спросил у соседей. (Не люблю имени Лидуся, что-то слышится привокзальное. Хоть бы Лида.)