Испуг

И я вновь ошалеваю – вокруг великая игра лунной, безламповой ночи. Чудо!.. Мне хочется этой мерцающей ночной дороги еще и еще. Вот так бы и пожить – без жесткого, нагловатого электрического взрезания тьмы. (Только теперь в лунной темноте я понимаю: лампы кромсали ночь как полевые хирурги.) А большего глазам и не надо… Под ногами вполне различима дорога – белесая… ничуть не блеклая… Живая.

3

Прибежал запыхавшийся Петр Иваныч. Поздравь! – смеется. Его только что обокрали. Ну, черти! Прямо-таки вечером обокрали – не ночью. Унесли пару одеял (запасных, теплых, что для дачников) и – новая боль! Можно сказать, новейшая боль! – забрали телевизор. Тот самый – громоздкий и жуткий. Старье, которое Петр Иваныч наскоро купил взамен украденного еще накануне Sony (миниатюрное японское чудо).

Купил Петр Иваныч этот гробешник взамен и в запас – вдруг дадут свет, и как раз ждался фильм о Рязанском княжестве и о половцах. Ну, зачем, зачем махаловским ворюгам этот страшный старый агрегат?! – стенал мой приятель. Они же во всем разбираются! Зачем им совковый комбайн?!. Петр Иваныч агрегатом и не попользовался. Разок только… Да и то среди бела дня – когда свет в нашем поселке на пять минут зачем-то вспыхнул.

Петр Иваныч с тихоней женой как раз ужинали. На кухне… А когда, держа в руке свечу, Петр Иваныч прошел из кухни в комнату – столик, что в углу, уже был пуст. Громадина исчезла… Виртуозы!.. Петр Иваныч только и услышал на миг приглушенное кряхтенье малаховца… Явно с натугой… Когда они с жёнкой попивали чаек… в той комнате вроде как закряхтели, поднимая тяжесть.

– Пойдем! Пойдем поищем! – торопит меня Петр Иваныч.

Я сопротивляюсь. Даже если мы найдем телевизор… На кой черт ему этот гроб, если нет электричества!

– Вдруг дадут свет!.. Пойдем, Петрович!.. Ну, какие сволочи! Я только-только его купил…

Теперь я чертыхаюсь. Еще бы!.. В ночь тащиться на свалку, что от нас в трех километрах!.. В слепой надежде, что ворюги этот гроб-телевизор не вывезли, а припрятали пока что там.

– Чужаки и есть чужаки! – бранится Петр Иваныч.

Мой Петр Иваныч, увы, из тех стариков, которые стопроцентно уверены, что все или почти все наши беды от неких чужаков. В свое время от половцев. Сейчас – разумеется, всё от малаховцев. Я мог бы ему кое-что сказать на этот счет. Мог бы пару слов… Но пока что смолчу. Зачем старику сердить старика!

Вчера ночью… Эти самые тени… Вчера они, трое или четверо, ввалились ко мне. Откуда-то приволокли… Вдруг во тьме через мою калитку они внесли краденое. Мешки с тяжестью. В мой сарайчик.

– Пикнешь – пришибем.

Они, эти ночные тени, думали, что меня нет. Что я среди ночи привычно отсутствую. А я дома. Я вышел на их шум и нес свечу в руке. Пламечко свечи едва-едва вытягивалось по моему ходу. Безветрие.

Один из них, что помельче и пошустрее, смеялся:

– А не пикнешь – подбросим тебе бутылку водяры. Кристалловской!.. Усек?

И все тот же характерный их смешок (во тьме нарочито искаженный) – смех без жалости.

Ничуть меня не боялись. Ни как спохватившегося хозяина сарайчика (их краденое на моей земле), ни как ночного свидетеля. Они устали, неся тяжесть в мешках – изрядную тяжесть! Устали – и хотели перекурить. Здесь же, в сарайчике. Можно было и при мне. (Тьма же!) И закурили.

Именно заслышав машину (кто-то на ночь глядя вернулся в поселок), воры напряглись. Не стали уходить сразу, а решили перекурить в моем сарайчике. Они хотели быть не узнаны. И были бы не узнаны, уйди они по простоте сразу. Но именно предосторожность (излишняя), как это частенько бывает, увязалась с неожиданностью. Машина ползла мимо дач, а потом возьми и поверни в проулок.

Луч ударил. Луч ударил и тоже медленно-медленно пополз. А они сидели, курили… Фары проехали по их лицам… Да как медленно. Да как отчетливо. (Случай не спит. Случайная же машина!) И я увидел то, что скрывалось.

Каждый раз при ночных встречах на тропе воры искажали голос. Это не было желанием напугать – это вовсе не было блатной малаховской придумкой, как я считал. Потому что не были они малаховцами. Они были наши. Каждый из них. Я их узнал. Луч света так и впечатывал мне из тьмы их личики – портрет за портретом.

Они были наши, это безусловно, но я успел подумать, что во тьме, в ночном их деле, я-то для них не наш. И это стоило попомнить.

– Подбросим… Подбросим тебе на бутылку!

Характерный, без жалости, смех, который сразу дает заглянуть в их жесткий, напряженный круг. И ведь рядом где-то… Совсем близко… Однако это другой круг… Круг не задир и не драчунов, а хапуг и насильников. Вонючий и злобный круг. Где все время ведутся жесткие счеты. Свой – не свой. Сдал – не сдал. Наехал – смолчал. И так далее… Конечно, я не стал о своем ночном открытии болтать и распространяться. Само всплывет!.. Как известно, злобный, завистливый их круг сам собой иногда вдруг страшно разрастается до гражданских, до мировых войн. До нескончаемых гангрен и вони окопов… Но это уже о другом. А обо мне в тот вечер всё просто. Наехали – смолчал.