Испытание

— Но это же… абсурд! — процедил сквозь зубы Татари. Дзандар покосился на него и полез в карман. Аккуратно раз вернул сверток, вытащил фотокарточку и подал Гагаеву:

— Вот. Это я двадцать три года назад соорудил. Тоже без чертежей. Тоже не верили, — покосился он на помощника нар кома.

Фотокарточка запечатлела нескольких горцев, столпившихся возле странной деревянной трубы, сбитой железными обручами.

— Это вот я, а это труба длиною в тринадцать аршин. По ней я пустил воду, а в конце ее поставил мельницу. Ух и работала! Всему аулу муку молола. Найдем деньги на тоннель, — и по нему вода побежит. Поверь мне, Мурат.

— Для веры заключение специалиста требуется, — сказал Татари.

— А я и так верю! — решительно заявил Мурат. — Верю — побежит вода! — И обратился к Байтову: — Деньги попрошу у Михаила Ивановича…

— У кого? — переспросил, не поверив, Дзандар.

— У товарища Калинина, — пояснил, недовольно покачав головой, Татари.

— К нему зайду, — вскочил с места нарком. — Он тоже пастушил, он поймет нас, чабанов! Добуду тебе денег, Дзандар! Добуду! И у нас будет свой маленький ГОЭЛРО!..

…Прием продолжался четвертый час. Старик-горец в осетинской широкополой войлочной шапке в сердцах стукнул палкой о пол:

— Долго! — гортанно произнес он: — Зачем длинный разговор?

— Видать, документов нету, — торопливо произнес неказистый, скуластый старичок, по внешности из мастеровых — был он в синем комбинезоне, в сапогах в гармошку, из кармана торчала кепка. — А у меня вот — все заготовлено! — лихорадочно, успокаивая самого себя, он показал всему миру кипу бумаг и бодро заявил: — Суну их ему, и пусть без лишних слов ставит меня на пенсию.

— … Многие, многие лета я работал, — бубнил посетитель в кабинете. — И при царе, и после революции. Туто все приписано, — он пододвинул по гладкой поверхности стола документ к наркому. — Про то, как с малолетства батрачил, есть. Про то, как нанимался к бельгийцам, что в Садоне шахты рыли, есть. И про то, как двадцать шесть годиков в вагоноремонтных мастерских вкалывал, тоже есть. На каждой печать, подпись, — тыкал пальцем в справки посетитель. — Видишь?

Нарком никак не реагировал на документы, которые старик упорно подсовывал ему. Не то, чтобы взять их в руки, — он их не удостоил взгляда. Нельзя оказать, чтоб он не доверял бумагам, — он их скорее презирал. И безгранично верил своему зрению и проницательности, будучи убежденным, что может определить, чего стоит находящийся перед ним человек. Наконец, нарком встрепенулся, пренебрежительно отмахнулся от документов:

— А-а, это бумажки. Мертвые! А мы с тобой люди. Живые! — и он порывисто наклонился к старику, суровым, ничего хорошего не предвещавшим шепотком охладил его пыл: — Хочу поговорить! — Мурат выдержал паузу до тех пор, пока она не отозвалась в ушах посетителя звенящей тишиной, резко спросил: — Пенсию дать тебе? А за ЧТО?

— За что? — у старика растерянно задергалось веко. — Время подошло. Мне уже шестьдесят стукнуло.

— Нет, ты скажи, что ты такое сделал, отчего страна должна о тебе заботиться? Что? — Мурат настырно наседал на оторопевшего посетителя. — Почему Советская власть должна кормить тебя, лечить, обхаживать? Какой ты подвиг совершил? Сколько врагов убил?

— Петру Воинову пенсию дали, — вспомнил немаловажный факт старик. — А какой он герой? От земли не видать.

— На себя смотри! — обрезал нарком и опять перешел на шепот: — Сядут вокруг тебя внуки, спросят, что сделал в жизни, чем гордишься. Что скажешь им? О каком подвиге вспомнишь?

— Все бочком у меня складывалось, — потерянно согласился старик. — Случая не было показать геройство. Я ж в том не виноват.

— Виноват! — возразил Мурат. — Человек должен совершать подвиги. Хотя бы один за целую жизнь. Так должно быть! Иначе зачем он живет? — изумился он, доконав этим доводом стари ка. — А ты? Жил сам по себе. Работал — для себя. Женился — для себя. Детей делал — для себя. А кроме этого что делал? Для народа? В подполье был? Против царя лозунги кричал? Тебя жандармы брали под конвой? Ты белых шашкой рубил? Если — да, то вот, бери все. Свое отдам! Другом мне будешь, кунаком! Но ты не говоришь: да, потому что не такой ты. Пото му что ничего геройского не сделал.

Мурат вскочил со стула, быстрыми шагами обогнул стол, положил руки на плечи старика, заглянул ему в лицо:

— Я нарком, да? Мне народ доверил деньги, сказал: «У страны мало средств. Война много разрушений принесла. Что есть — расходуй бережно!» А я должен пенсии давать. За что? Вот тебе — за ЧТО? Сочувствовать тебе — можем. А деньги давать… Почему страна должна быть такой щедрой? — Нарком с надеждой спросил: — Теперь понял, что стыдно тебе у народа пенсию просить?

— Понял, — пригорюнившись, произнес посетитель. — Не повезло мне… Всю жизнь одно знал: работу да работу.

— Глаша! — закричал нарком и, когда в кабинет вошла секретарша, кивнул ей на посетителя и торжественно, точно продолжая давний спор, заявил: — Ему стыдно. Он от пенсии отказывается. Добровольно!