Испытание

Но порой какая-то мелочь, удачный взгляд актера, по-новому осмысливающий весь эпизод, жест или необычная деталь наполняет тебя гордостью. И вдруг чувствуешь, как радость отрывает тебя от земли, и кажется, что ты на пороге славы, что фильм твой непременно будет признан и то, что вчера еще представлялось поверхностным и никчемным, сейчас выглядит значительным, что расшатает прежнюю теорию кино, заставит профессоров прийти в восторг от новоявленного чада, забыть прежних идолов и лихорадочно строчить новые страницы учебников, где будет значиться твое имя. И ты, опьяненный близким видением, вдохновенно бросаешься в самую гущу массовки и пытаешься построить новую мизансцену. Хмельной от своих видений, ты заражаешь всех вокруг легкостью и оптимизмом, и у всех все получается как никогда, и оператор восторженно вертит камерой, напрочь позабыв о метраже, — и кадр получается что надо… И длится это до тех пор, пока ассистент не спохватится, что на актере не та рубашка, в которой он вчера вошел в этот кадр, и выясняется: все, что отсняли сегодня, — брак, потому что такие фокусы, когда актер приближается к дому в черной сорочке, а на пороге оказывается в белой, — у зрителя не проходят. Это раньше малоквалифицированная публика могла проглотить все, а сейчас… И начинается скандал. Савелий Сергеевич сперва обрушивается на ассистента, потом на художника, потом на Майрама, требуя сейчас же, немедленно ответить, как это он мог забыть, что вчера был в черной рубашке, а сегодня напялил на себя белую… И Гагаев молчит в ответ, ибо не хочет подводить художницу, которая сунула ему в руки белую рубашку и убежала в поисках актера, исполняющего другую роль, чтобы и его поскорее нарядить…

Теперь Майрама переодевают в черную сорочку, а белую теребят, бросают на землю, топчут ногами, проклинают, забывая, что через два дня она нужна будет… И заново начинается съемка эпизода. Но теперь все идет вкривь и вкось. Ничего не получается. И статисты вялые, и актер забывает текст, и мизансцена не та… Режиссер в отчаянии, оператор проклинает пленку и ее создателей в далекой Шостке, художники прячутся, стараясь не попадаться на глаза начальству, а директор, сжав голову ладонями, пытается отогнать охватившее его плохое предчувствие, которое вот-вот унесет его в безумие…

Это и есть кино. Так оно рождается — в муках и страданиях.

Поразительно ощущение, когда вдруг ты — и ты и не ты; взглянешь в зеркало — на тебя смотрит знакомый незнакомец. А мимика, каждый жест — твои. И поневоле чувствуешь, что ты уже не тот, что прежде, что теперь от тебя ждут и совсем другого поведения, и иных поступков, и даже походки. Точно подтягиваешься ты под пристальными взглядами многих людей, всматривающихся в тебя, запоминающих тебя… И сам вдруг начинаешь следить за собой, фиксировать в уме каждый шаг, каждое движение, оценивая его по взглядам окружающих людей… Удивительно, как обостряются твои чувства, как отдается звоном каждое произнесенное слово, как мягки шаги, как натянуто, натружено тело…

Первое недоумение пришло во время съемки прощания Мурата и Таиры…

— …По лицу твоему не видно, что ты любишь ее, — рассердился Савелий Сергеевич. — Смотришь-то ты безо всякой нежности и все норовишь в сторону. Представь, что перед тобой твоя любовь! Неужто ни разу не любил! Ну, вспомни ту, с кем встречаешься!..

Майрам представил Валентину — и режиссеру пришлось прервать съемки. Снова начались репетиции… Конов все наседал на него, убеждал, что он должен любить Таиру, да так сильно, что даже не сметь смотреть ей в глаза.

— Ты бросаешь на нее взгляд хищника. Отыщи в памяти образ, к которому ты неравнодушен, — умолял он. — И постарайся представить перед собой ее! Ну!

— Савелий Сергеевич! Никто из моих знакомых не заслуживает того, чтобы Мурат ради них шел на ад, — морщился Майрам.

— Ну, скажи, кого привести сюда и поставить перед тобой, чтоб взгляд у тебя стал другим, не таким жестким? — бросился к Майраму Михаил Герасимович. — Топчемся над таким малюсеньким эпизодом целый съемочный день! — хватался он за голову и тыкал его в бок кулачком. — Назови фамилию ее — и я из-под земли достану твою любовь и притащу к тебе силком!

Наташу! Майрам представил себе, как директор отправляется за Наташей, и улыбнулся. Нет, с ней не совладеть. Ни за что не согласится появиться здесь… И силком не получится…

— Вот-вот, наконец-то вспомнил, да? — обрадовался Савелий Сергеевич. — Теперь держись за нее обеими руками! Не от пускай! Степан, мотор!..