Испытание

Когда на пороге комнаты показался Гринин, Зарема и Мария переглянулись: всегда уверенный в себе, он на сей раз предстал робким и неловким. Сегодня он решал свое личное дело. Беспокоясь за исход экзаменов Заремы, он позвонил профессору Токмакову, и тот обратился к нему с просьбой повлиять на Дзугову, с ее способностями необходимо поступать в аспирантуру… И вот тогда Гринин решился. Собственно, он давно мог задать один важный для него вопрос Зареме, но был не уверен, имеет ли право просить не возвращаться в аул, который направил ее на учебу. Просьба профессора и ученого Ивана Ивановича Токмакова меняла дело. И вот он, слегка побледнев, стоит перед Марией и Заремой и слышит свой оробевший голос:

— Сегодня не просто пришел. Дело есть… Мария усмехнулась.

— За стол пожалуйте, Василий Петрович. Нынче у нас царский обед — мясо.

— Ну?! — благодарно поддержал ее восторженно-приподнятый тон Гринин и перестал стесняться: так всегда бывало с ним — он неловко чувствовал себя в некоторых ситуациях, но лишь до того момента, пока не замечал, что его слабость заметили; это его встряхивало, и сразу же появлялась уверенность. Он вытянулся на стуле, серьезно заявил: — Пока дело не порешим, к угощенью не притронусь.

— И то верно, — промолвила Мария. — Сразу и выясним, какие дела секретарь решает вне кабинета. Садись, Заремушка, — она силой усадила горянку с собой.

Втроем они на минуту замерли за столом. Гринин побарабанил пальцами по столу, покосился на Марию и бросил на горянку несмелый взгляд:

— В общем, я сватать пришел.

— Мне ответ давать? — посерьезнев, спросила Мария Зарему.

— Скажи, — едва слышно произнесла горянка.

— Не хочется огорчать хорошего человека, — поднялась с места Мария. — Да цели у нас разные. Мы учиться хотим. Самое трудное прошли-освоили. Одну гору покорили. А рядом другая. Повыше. И с нее — большой простор. Хочется и на нее взобраться. Интерес взыгрался, — развела она руками, точно извиняясь перед Грининым. — А тут все бросай…

— Почему же бросай? — рассердился Василий Петрович.

— Муж в доме — это стирка, обеды да утюжок, — пояснила Мария. — Все время на это уйдет. А мы хотим все узнать, что написано про нашу науку. Свои мысли есть. Не прочь ими поделиться.

— Не стану мешать — делитесь, — усмехнулся он.

— На это годы нужны, — нахмурила брови Мария.

— Ну, уж раз пошел у нас такой разговор — через переводчика, — заулыбался Гринин, — то скажи, Мария, ей: женщине одной нельзя. Камней в пути много — и не каждый обойти.

— А у нас крылья появились, — возразила Мария. — Знаем, зачем живем. В горах говорят: когда летишь, камень не помеха: внизу остается, — и напомнила: — Сын у нее.

— Скажи ей: сыном и мне будет.

Зарема вспомнила, как семь лет назад Гринин прислал Тамурику свою буденовку, в которой прошел гражданскую войну. Вручая ее, Мария не преминула пустить шпильку: «Заботлив, знает, что дорожка к сердцу матери лежит через ее ребенка».

— Вот теперь все сказала, — удовлетворенно вздохнула Мария.

— Потом поздно будет, лучше сразу выяснить. Твое слово, — Зарема. Сама видишь: и наукой сможешь заниматься, и семья будет.

Но Зарема молчала и не отрывала взгляда от стола. Лицо ее стало совсем чужим, отрешенным, точно она предчувствовала нечто пока неведомое, что непременно обрушится на ее бедовую голову.

— Все ясно, — обронил Гринин. — Жених не мил.

— Ничего не ясно! — закричала Мария. — Объяснись, Зарема.

— Со мной лукавить не стоит, — сказал он, — кто ходил в рукопашную — все выдюжит.

Но Зарема упрямо не отрывала глаз от стола. Как им поведать, что у нее на душе? Какие найти слова, чтоб они поняли, как страшно, когда человек однажды уже ухватил свое счастье, но оно уплыло, оставив в душе горечь и пустоту?

— Чего ж ты медлишь, Заремушка? — спросила Мария. — Тебе ведь тоже хочется бабьего счастья!

Зарема встрепенулась, блеснула слезой и скрылась за дверью. Мария с сожалением посмотрела на Гринина.

— Разбередил ты ей душу, товарищ секретарь, напомнил первую любовь… Сколько ты судеб людских склеил, сколько разных дел рассмотрел! Подсказывал, как поступать. А кто тебе, товарищ секретарь, подскажет?.. — и вышла успокоить Зарему.

Гринин только собрался уйти, как в дверях появился Тотырбек. Был он в белом кителе, галифе, мягких сапогах. Аккуратна уложив хурджины на пол, он крепко пожал руку Гринину.

— Как там у вас? — думая о своем, деликатно спросил Василий Петрович.

— Строим новую жизнь. И школу тоже. И Зареме есть подарок. Больница!

— Она обрадуется, — кивнул головой Гринин и спросил: — Трудно приходится?

— Противники есть, — не стал скрывать горец. — Много стреляют. В спину. Недавно убит один хороший человек.

— Убит, — глухо произнес Гринин. — Сколько их и на моих глазах погибло, — и вдруг неловко, некстати объявил: — А я; жениться надумал.

Это прозвучало так, будто он извинялся перед тысячами погибших, кому так и не суждено было сыграть свадьбу. Тотырбег не стал ни успокаивать его, ни поздравлять, спросил с интересом:

— Сговорились уже?

— Пытаюсь.

— Василий, — наклонился к нему горец. — Меня научи, как быстро уговорить.