Испытание

Поезда летели один за одним. Начальники станций стояли на стрелках. Иногда железнодорожники не уходили с постов по нескольку суток. На линию выехали крестьяне с тачками. Увязая в болотах, люди делали насыпи, клали шпалы и рельсы, забивали костыли. Удлиняли пути на станциях и разъездах. На линию выходили работники управлений, школьники, учителя, резервные соединения войск.

Дороги Востока принимали колоссальный вагонный парк. Задача страны — вывезти из-под бомбардировок людей, материалы, хлеб, оборудование, ценности музеев, картины, библиотеки, театры... Эшелоны с людьми, оборонными грузами двигались в пункты назначения. Армия сражалась — нужно было давать ей оружие. На Восток вывозилась промышленность западных областей страны.

Рабочие ехали на новые места. Вечерами, в женских теплушках, много говорили об оставленном имуществе. Каждая посудина, всякая тряпка приобретались всей семьей, и вот почти ничего нет. Женщины расхваливали оставленное: платья из какого-то особого крепдешина или шелка, шубки, посуду, кастрюли, косынки, ковры, шифоньеры, купленные в самом Харькове. Все впопыхах оставили рукоделия — самые лучшие рукоделия! Глаза женщин разгорались радостью — припоминались предметы домашнего обихода и уюта, связанного с семьей, разворошенной и прогнанной с насиженного. Далеко позади остались крыши родимых жилищ — люди начинали военное кочевье...

Какой хорошей и настоящей казалась недавняя жизнь.

Как все было отлично и правильно. Когда-то многие из этих женщин ворчали — и то плохо, и это нехорошо. Но какие пустяки — те заботы и недостатки.

Посредине теплушки накалилась чугунная печка. На ней кастрюльки. Готовили по очереди. Чтобы не спутать очередь, на полу выстраивались чугунки и чайники самых разных размеров и формы.

Мужчины ехали на открытых платформах, в шалашах, сделанных из теса и толя. Но когда приходило время обеда, мужчины шли в женскую теплушку, визжали блоки дверей, лязгали стремянки. Женщины ухаживали за своими мужьями с нарочитой подчеркнутостью своего превосходства: наливали суп в железные чашки, подавали ложку. Мужчина с достоинством ел, как-никак кругом сидели женщины, которые не знали его в домашней обстановке. После того, как всполаскивалась миска и мужчина отирал усы и пробавлялся чайком, женщина садилась рядом и старалась прикоснуться к его руке или полуобнять его. Ей хотелось, чтобы видели все, какая она счастливая, — наивное стремление простых и по-настоящему хороших людей.

Пообедав у сына, старик Дубенко присел на платформе на алюминиевый кругляк, сваленный между деталями главного пресса. Поезд катился уже несколько перегонов без остановки. Из-под колес летел ветер и снег. Старик плотнее укутался в тулуп, мерзли колени. На усах и бровях начал засахариваться иней. К отцу подошел Богдан и сел рядом.

— Дотянем.

— Ты что-то сумный.

— Уходим от войны, в тыл уходим, — после некоторого молчания сказал отец. — Не знаю, как вы, а думки сумные у многих, Богдане.

— Продолжай, батя.

— Никто не знает, чего на Урале ожидать. Балакают, что на Урале народ, не в пример нашему, тяжелый, недоверчивый. Видишь, местность какая — как тюрьма для нашего брата, для степового. Лес и лес. Вздохнуть нечем, прямо задавил, — отец свернул папироску и прикурил, прикрывая от ветра полой тулупа. — Как-то нас примут новые хозяева? Едем в Строгановщину, так на какой-то станции объясняли. Зря такое название не дадут — видать народ строгий там.

— Строгановщина? — удивленно переспросил Богдан. — Откуда бы такое название?

— От строгого слова, понятно.

— Строганов — промышленник, первым пришел в те места. Он, собственно говоря, и основал горнозаводский промысел на Урале. Отсюда, вероятно, и Строгановщина пошла.

— Знаешь, что ли?

— История, отец. В книгах написано.

— Книга людьми делается.

— Ну, был же я на Урале. Уже во время войны летал. И раньше был. Люди там не плохие, но склада другого, чем украинцы.

— От природы. Ишь, какая, давит просто... Глушь, дичь, болота...

— Может быть, и от природы. Но больше от милостивцев. Так называли они бывших своих хозяев. Приезжали те, трехрублевики разбрасывали, но зато на коленях приходилось их принимать. Многие уральцы и сейчас помнят этих «милостивцев»...

— У нас трехрублевок нет. Разбрасывать нечего. — Отец наклонился к Богдану. — Смотрю вперед и ничего угадать не могу...

— Потому что не работаешь, отец.

— Может и поэтому, — согласился старик, — около месяца в пути. Зарплату получаем, кашу варим — дорого кухарка стоит государству. Надо машины выпускать, а мы болтаемся на колесах, картошку ищем, свинину торгуем над путями. Шутка сказать, какую машинищу стронули. Так вот: стоит себе дом и стоит, и люди в нем живут, а начни его переносить на другое место... половины не соберешь. Мало того, что станки тронули, людей тоже. В чужом краю работник не тот.

— Привыкнет.

— Пока-то привыкнет... Нога не беспокоит? В Москве лучи помогли?

— Иногда чуть-чуть прибаливает. Пожалуй, помогли.