Испытание

– О да, конечно. Я… я не возьму денег за работу, которую выполню в стенах этого университета. Однако… Не сочтите меня наглецом, но если моя помощь окажется вам кстати, не соблаговолите ли вы сотворить для меня чару? – Он густо покраснел. – Прошу простить меня, если ваше искусство не продается.

– Нет, нет, продается, да еще как! – Я чуть со смеху не покатилась, представив, что Корвин обо мне подумает, если узнает про мое ателье. – С радостью услужу вам. Я вшиваю чары в изделия из ткани. Скажите, какую чару вы бы хотели, и я с превеликой радостью окажу вам услугу, если на то хватит моего мастерства.

– Я никогда не слыхал и не встречал в древних текстах упоминания о зачарованной ткани, – улыбнулся он. – Давайте пройдем в отдел библиотеки, посвященный Пеллии – он в восточном крыле, – и поищем там.

Я последовала за ним: через просторные вестибюли, мимо двориков с крытыми лоджиями и мозаикой из сине-зеленых камней, изображавшей море и пляжи. Я была наслышана про серафское побережье, самое дивное в мире, однако, если не считать нашего поспешного прибытия в порт, красоты серафского ландшафта я видела только на мозаичных панно и фресках, в изобилии украшавших здешние интерьеры.

– Итак, – провозгласил Корвин, когда мы уселись на скамью возле до блеска начищенного стола, – что же вы все-таки ищете?

Я заколебалась: вопрос, который когтями скреб мою душу, был таков – что стряслось с моей способностью создавать чары, отчего тьма вплетается теперь в нити света и почему волшебство, такое же естественное для меня, как дыхание, вдруг вышло из повиновения? Но разве могла я признаться в этом Корвину?

– Я ищу знаний, – тщательно подбирая слова, выговорила я. – Когда мы накладываем чары, мы… хм… преобразовываем свет… добро… в нечто, нас окружающее. Когда мы накладываем проклятия, мы преобразовываем тьму. Хотелось бы больше узнать про эти… стихии. Можно назвать их стихиями?

Склонив голову, Корвин некоторое время обдумывал услышанное.

– Да, полагаю, что да. А, я понял, с чего начать! С тирати. О тирати писалось в древних религиозных текстах пеллианцев. Оно олицетворяет равновесие мироздания.

– Очень интересно, – сказала я, и Корвин, метнувшись к полкам, вскоре вернулся со стопкой книг.

Вспомнив слова Нии, как трудно переводить пеллианские тексты, я набралась терпения и приготовилась ждать.

– Ага… а вот и диаграмма, – произнес Корвин, протягивая мне книгу с рисунком сферы, разделенной стрелочками на четыре огромных квадранта. – Символическая, естественно. Тирати – единство всего сущего, ибо сказано, что нет ничего нового под солнцем и что есть, то и было, а что будет, то уже и существует в той или иной форме.

– Не так уж и трудно это понять, – вежливо согласилась я.

– Да-да, – рассмеялся Корвин. – Прославленные физики даже придумали для этого определение – закон сохранения материи. С самого начала времен, с момента возникновения мира, материя была конечной, имеющей пределы. Мы можем преобразовывать ее, но не можем творить нечто из пустоты.

– Понятно, – протянула я, вглядываясь в страницу. – А эти вот четыре части, они что-то вроде материи?

– Не совсем. Они и есть тирати – то, что повелевает материей. Есть свет и есть тьма, которые вы уже упомянули, и свет соотносится с некоей субстанцией, с веществом, а тьма – с пустотой, с вакуумом. И всех их пронизывает энергия.

Я напряженно всматривалась в рисунок. Разумеется, какие-то черточки и штрихи, сделанные чернилами, выбивались из общей картины, но в целом все было указано абсолютно верно. «И человек, далекий от колдовских практик, – подумала я, – никогда до конца не поймет, что свет и тьма существуют в действительности, что они осязаемы, как вещество и вакуум, что их можно увидеть, можно почувствовать».

– А эти элементы, они взаимосвязаны? Каким образом они возникают, точнее, всплывают? Как они соединяются с предметами?

– Они просто существуют, как вещество и вакуум, как бытие и небытие. – Корвин сжал губы. – Но вот что я не совсем понимаю, и, возможно, вы меня в этом просветите – мы воздействуем на материю, преобразуем ее из одной формы в другую, и мы управляем энергией. Свет и тьма на первый взгляд просто равновесные потоки, однако вы утверждаете, что управляете ими так же, как мы управляем энергией.

– Да, верно. Создавать чары – не то же, что лепить горшки из глины. Я словно беру полоску света и привязываю ее к чему-нибудь.

– Значит, структуру света вы не меняете.

– Нет. Свет остается таким же, каким и был. Я не создаю его, я его не меняю, я просто использую его, как и все чародейки.

– А черные маги точно так же накладывают проклятия, – добавил Корвин. – Свет и тьма не самые удачные определения.

– Да, – быстро согласилась я. – Думаю… Я только сейчас поняла, что мы просто воспринимаем их как свет или тьму, но с физической точки зрения они не являются ни тьмой, ни светом, ведь свет – это энергия, верно?

Корвин кивнул.

– А тьма, наравне с тьмой в наглухо закрытой бочке, – это отсутствие света, другими словами – ничто, пустота.