Испытание на верность

— Ерунду вы порете! Поняли? Какие могут быть автоматчики, откуда? Противник за Волгой, перед вами, вот и смотрите, чтобы он не переправился. А у вас в тылу им взяться неоткуда, поняли? Ваш этот командир хозвзвода просто пьяница и вдобавок — трус! Пошлите разведку и разберитесь! Вот так.

Исаков клацнул трубкой о коробку аппарата и выпрямился. С лица не сошло еще выражение упрямства и презрительности, с которой он только что выговаривал новоиспеченному комбату.

— Утверждает, что у него в тылу появились автоматчики, — сказал он, никому не глядя в глаза. — Мол, не советую ехать, опасно. Нет чтобы тут же проверить и доложить командиру полка определенно…

— Может, и в самом деле не ехать, товарищ подполковник? Может, лучше повременить или взять охрану? — робко предложил адъютант. — Пусть капитан выделит несколько человек…

— Кого я выделю, — мрачно проговорил комбат, — у орудий стоять некому.

— Ер-рун-да! — отрезал Исаков. — Никого там нет. Поехали.

Подполковник держался в седле непринужденно; так привычно сидит в кресле за столом чиновник, получивший небольшую передышку и возможность расслабить мышцы. Впереди ехал коновод, а замыкал кавалькаду адъютант.

На этот раз лейтенант держался не на полкорпуса лошади сзади, а поодаль, порой осаживая лошадь, когда она пыталась занять привычное место. Сам он был настороже, зыркал по сторонам, оглядывая каждый куст, — не кроется ли за ним гитлеровец. Он понимал, что при любых обстоятельствах, если засада будет, командира полка постараются взять живьем, а с ним церемониться едва ли станут — пристрелят, и все. Не хочет человек послушать умного совета, пусть выкручивается как сумеет, в случае чего. Свой автомат он держал не за спиной, а наготове, положив на луку седла.

Когда позиции минбатареи остались позади, дорога пошла перелесками. Исаков ехал в глубокой задумчивости. Слова Тупицина он не принимал всерьез, считал, что это очередная «утка», чтоб пустить пыль в глаза. Противник еще за Волгой. Вот разве сто десятая появилась на этой стороне, помнится, Горелов об этом предупреждал. Ах черт, как он сразу не подумал об этом…

Выстрелы — одна очередь за другой — заставили его вздрогнуть, поднять голову. Лошадь коновода впереди силилась оторвать зад от земли, упиралась передними ногами, но тут же запрокинулась набок и заскребла копытами. Коновод мешком лежал в стороне, и нога в стремени, согнутая в коленке, обнимала седло. Все это произошло столь неожиданно, что Исаков глядел вытаращенными глазами и ничего не мог понять. В чем дело? Кто стрелял? Почему коновод с лошадью валяются поперек дороги? По мере того как он осмысливал происшедшее, испуг сдавливал сердце, разливаясь по всему телу, руки, ноги цепенели, перехватило дыхание, как если бы его враз окунули в ледяную воду.

Тр-р-р! Тр-р! — хлестнула очередь сзади.

Исаков увидел, как впереди посыпались с деревьев ветки. И опять он не сразу сообразил, кто стреляет и зачем. Зато голос, прозвучавший, как клацанье затвора, откуда-то из кустов, вмиг прояснил все, отмел сомнения; обращались к нему:

— Хальт! Хенде хох, рус…

Из кустов вышел гитлеровец, держа Исакова на прицеле автомата. Он был не один, за кустами угадывались еще люди, они следили за Исаковым настороженными глазами и готовы были изрешетить его, посмей он не повиноваться.

У Исакова затрясся подбородок, рот непроизвольно раскрылся, он хотел сказать, что же вы, сукины дети, делаете, но вместо слов издал нечленораздельное «а-а-а», словно немой. Это что же такое выходит — плен, его — командира полка в плен?! Но он не хочет, не хочет! Такой позор — плен! Лучше не жить, лучше пулю в лоб! Пусть смерть, но это всего лишь мгновение — нажать на курок, и все. Зато не мучиться по лагерям, зато не станут тыкать в лицо пальцем, как на изменника.

Он слишком редко пользовался пистолетом, мирясь с ним так же, как с необходимостью носить полевую сумку или ремень на поясе. Неделями не расстегиваемая кобура затвердела, да и рука, кинутая к кобуре, не нашла ее на месте, и пальцы, нахолодавшие и бесчувственные, неумело заскребли по крышке. Гитлеровец — опытный вояка; разведчик, привыкший выкручивать руки пленным, внимательно следил за ним, за каждым его движением; он мгновенно взмахнул автоматом и огрел Исакова рукояткой по локтю: рука сразу повисла плетью.

— Хенде хох! — снова угрожающе пролаял гитлеровец.