Испытание на верность

Матвеев сидел напротив Лузгина, барабанил узловатыми пальцами по столу и прислушивался, о чем говорил тот по телефону, стараясь по интонации, репликам, междометиям догадаться о смысле разговоров. Иногда он врезался в разговор, нетерпеливо спрашивал:

— Что вы мелете пустое! Спросите про Исакова. Где он может быть? Запросите еще раз батарею…

И Лузгин послушно вызывал батарею, батальон, всех, кто еще находился на линии связи.

Все ждали, что вот-вот Исаков заявится, и тогда штабу будет приказано переходить куда-то дальше, ведь батальоны уже покидают рубеж, и никто не думал об охране штаба, обороне. К чему: все равно через полчаса-час сниматься.

Глава четырнадцатая

Исаков ехал дорогой к первому батальону, хотел убедиться, действительно ли существует угроза форсирования Волги противником, как утверждал Тупицин. Хоть и тяжело было оголять батальон, а пришлось взять Лузгина начальником штаба. Никого другого Горелов ему не дал: в других полках положение не лучше, в резерве командиров нет, выдвигай своих, пусть люди растут. Вот и пришлось — Лузгина двинул на НШ, а Тупицина на его место. Это уже второй батальон из трех, где командуют бывшие адъютанты. Старик Артюхин эвакуирован в тыл, теперь его не дождаться: перебиты ноги, если и выпишут из госпиталя, так все равно не раньше, как через полгода.

Обо всем этом думалось как-то машинально, словно по инерции; мысли скользили не задерживаясь, не оставляя следа, как ольховые листья по поверхности ручья, подгоняемые осенним ветерком. Думал, а в душе ни сострадания, ни сожаления, что в прошедших бурных событиях можно было что-то сделать иначе, лучше, да не успели или не сумели.

В минометной батарее он застал растерянность, вызванную потрясением от внезапной потери многих бойцов. Надо же, при такой погоде откуда ни возьмись — «юнкерсы». Бомба упала возле огневой, взрывом опрокинуло и покорежило миномет, покалечило расчет. Есть и убитые и раненые.

Огромная и глубокая воронка возле позиции зияла черным нутром. Мелким крошевом земли, гарью взрывчатки позасыпало ящики с минами, орудия, убитых, которых еще не успели ни похоронить, ни прикрыть плащ-палатками. Они так и лежали, изорванные множеством осколков.

Исаков приехал в тот момент, когда на подводу укладывали раненых. Среди них один совсем молоденький, еще тонкий, как парнишка, прямо-таки с девичьей талией. Ему оторвало ногу по колено, он лежал бледный, как свеча, без признаков жизни, обескровленный, и по озабоченному лицу фельдшера, руководившего эвакуацией, Исаков понял, что дело его безнадежно.

— Карманов. Наш кадровый минометчик, — сказал комбат Исакову. — Грамотный парень. Думали двинуть на командира взвода…

— Многое кое-что думали…

Исаков отвернулся, чтоб не видеть этой ужасной картины, неизбежной при всякой войне, потому что не переносил ни вида крови, ни человеческих страданий. Хватит и того, что он, как командир полка, знает обо всем этом. В конце концов, он тоже человек!

Лишь когда подвода ушла и стало возможно говорить о чем-то ином, кроме раненых, он обернулся к комбату:

— Сколько у вас мин?

— Было по десятку на орудие…

— А орудий — два.

— Выходит, теперь, — комбат растерянно развел руками, — выходит, теперь по пятнадцать…

— Огни пристреляны?

— Да чем пристреливать-то? Данные, конечно, подготовлены. И по Хвастово, и перед батальонами на случай вызова огня. Да какой там огонь! — с горечью произнес он. — И в Толутино огня почти не вели, нечем было, и здесь. Даже обидно: потери несем, а на бой со стороны смотрим.

— А что Мышако? К нему обращались? — Мышако являлся заместителем Исакова по тылу, в его ведении находилось и артснабжение.

— Посылал к нему командира взвода. Ничего не обещают. Нашего калибра нет и на ДОПе. Как теперь быть, даже не знаю…

— Что «не знаю», что «не знаю»! Стоять в обороне, и все! Всех в оборону! Нет мин — будете отбиваться винтовками. Или я за вас в окоп сяду?..

— Я понимаю, товарищ подполковник. У каждого на этот случай ячейка для стрельбы вырыта, люди места свои знают.

— Ладно, — смягчился Исаков. — У вас связь с батальонами есть? Где телефон?

— Да. Конечно… Пройдемте.

Исаков был зол. Все смотрят на него: нет мин, так ждут, что он скажет: «Нет, так идите, голубчики, в тыл, все равно стрелять вам нечем». А кто, спрашивается, будет оборонять рубеж?! Небось, Горелов не поинтересуется, были снаряды или нет. Умри, а сделай…

Вслед за Исаковым шагал лейтенант — его адъютант. Коновод остался возле лошадей.

Телефонист сидел в неглубокой, по пояс, норе, прикрытой плащ-палаткой, — все не так холодно коротать время. Он тут же вызвал первый батальон и протянул Исакову трубку.

— Как у тебя, Тупицин? — спросил Исаков. — Кто говорит? Исаков говорит…

Трубка пищала долго, и по мере того как подполковник слушал, выражение его лица менялось. Он хмурил брови, порывался что-то возразить, наконец не выдержал: