Испытание. По зову сердца

В число первых попала и дивизия Железнова. Генерал Соколовский, намереваясь использовать это соединение на главном направлении, вывел ее в свой резерв, на обжитый фонд землянок дивизии, ушедшей на передовую.

Первые три дня Железнов дал частям на приведение в порядок подразделений, жилья, оружия и для отдыха людей. Не успело еще дойти это решение до частей, как лес загудел веселым гомоном бойцов, гармошками, песнями.

Лишь командованию дивизии было не до отдыха и песен. Надо было тщательно рассмотреть план боевой подготовки на первые три дня и утвердить места учебных полей, полигона и стрельбища.

Когда все было решено, Железнов отпустил людей. Остался лишь Хватов.

— Я задержался, Яков Иванович, вот по какому делу. — Хватов пригласил Железнова к столу и сам опустился на стул. — Наше недалекое будущее я представляю себе так: куда бы нас ни двинули, нам все равно не миновать главного направления, а может быть, придется и наносить главный удар, это значит, первым прорывать вражескую оборону. А раз это так, то нам следует каждую роту и батальон сделать стальной ударной силой. Для этого их надо сцементировать так, чтобы они не дрогнули ни перед стойкостью врага, ни перед его опорными пунктами и «крепостями». Поэтому за это дело должны взяться не только политработники, но и все командиры, в том числе и ты, и Бойко, и Добров, и Васильев. И действительно смело и решительно. Ну как? Согласен?

— Согласен за исключением начальников штабов. У них, Фома Сергеевич, сейчас работы по горло.

— А я бы их взял. Они у нас все коммунисты, и они без лишнего упрашивания сами поймут важность этого поручения и найдут для него время.

— В отношении начальников штабов давай сделаем так — сначала посмотрим их штабную загрузку, а потом, в зависимости от нее, дадим и это дело. — Железнов вернул листы Хватову. — Они, друг мой, основные лошадки в управлении части и в бою и в резерве.

* * *

На третий день командование дивизии направилось в полки, а начальники родов войск — по своим частям. Хватов взял на себя полк Дьяченки, который в партийно-комсомольском составе понес самые большие потери.

Сначала на батальонных партийных собраниях были рассмотрены заявления вновь вступающих в партию. Их было порядочно.

Все заявления дышали беспредельной любовью к Отчизне, преданностью Коммунистической партии и заканчивались словами: «хочу сражаться коммунистом».

Уже солнце спустилось к верхушкам берез, по-вечернему зазвенели комары, когда Хватов записал в свою книжечку последнего кандидата на парторга разведроты. После он встал и пошел по тропе размяться. Вместе с ним пошагал и Журба — замполит полка.

— Вот что, Роман Карпович, — Хватов остановил Журбу, — хотя мы чертовски устали, все же давай, пока здесь Дьяченко, рассмотрим хотя бы основные мероприятия партийно-политической работы. Это у нас времени займет немного.

Журба согласился. Но только они опустились на травку у землянки замполита, как из-за кустов выскочил «газик» и, круто повернувшись в сторону от дороги, остановился невдалеке от них. Из машины вышла Валентинова. Ее лицо светилось радостью.

— Видимо, сын прозрел, — тихо сказал Хватов. — Слепой он у нее был.

— Товарищ полковник, — пошла она к Хватову, — разрешите обратиться. Я только что с места прежнего расположения, забирала там остатки своего парка, и вот туда, — глотая от волнения воздух, прерывисто говорила Ирина Сергеевна, — прилетел наш самолет. Летчица, — посмотрела она на письмо, — Тамара Каначадзе. Тамара сообщила, что у них ваша Наташенька...

— Наташенька? — Фома Сергеевич произнес это так удивленно, что Журба замер на месте.

— Да. Ее они вывезли оттуда, с вражеского тыла. — И Валентинова вручила ему письмо. — В нем, видимо, все сказано.

Фома Сергеевич, этот закаленный в боях воин, разволновался так, что даже затряслись руки.

— Я вас, Фома Сергеевич, очень хорошо понимаю. Поезжайте, заберите Наташку и везите ее ко мне. А там подумаем. Поехали?

— Да у меня своя машина.

— Тогда всего хорошего! — Валентинова помахала рукой, села в «газик» и помчалась. Тамара Каначадзе ей вручила и другое письмо, адресованное Железнову.

Валентинова, еще держа пакет в руках, весело сообщила:

— А я сейчас обрадовала Фому Сергеевича.

— Обрадовала. Чем?

— Дочурка его нашлась. Она у наших летчиц, на аэродроме.

— Что ты говоришь? Действительно, радость.

— А это вам, — Валентинова протянула письмо Железнову. — Наши летчицы оттуда, из тыла привезли. — Дальше Яков Иванович ее не слышал и стал читать.

Это письмо его и обрадовало и озадачило тем, что в нем находилось письмо Веры, адресованное матери. Но, несмотря на всю его лучезарность, это письмо посылать Нине Николаевне никак было нельзя: в нем не было строк, которые раскрывали бы душевное огорчение потому, что она не видела мать, когда та была у отца на фронте.

— За письмо спасибо! Садись. Попьем чайку на свежем воздухе. — Яков Иванович показал на стол. — Заодно расскажешь, что с Ваней, да и как ты обосновалась на новом месте?

— С Ваней пока что по-старому. Врачи обнадеживают.

— А он-то как?