Испытание Ричарда Феверела

Леди Блендиш, стоя на коленях, утерла набежавшие слезы, после чего подошла к нему и молча принялась смотреть на запад, где над Ричардом сияла ущербная луна. У нее создалось впечатление, что ей не удалось растрогать сердце баронета оттого, что она преждевременно и чересчур настойчиво стала этого добиваться, и она обвиняла себя больше, нежели его. Все это время она вела себя с ним, как с человеком необыкновенным, теперь же она была вынуждена признать, что чувства его, по сути дела, мало чем отличаются от чувств обыкновенных людей, каким бы спокойным ни выглядело его лицо и какой бы умиротворенной ни казалась его мудрость. С этой минуты она начала относиться к нему критически и принялась изучать своего кумира – занятие отнюдь не безопасное для кумиров. Теперь, когда она как будто перестала говорить о том, что было для него мучительно, он наклонился к ней и, как человек, который хочет загладить совершенную им грубость, прошептал:

– Хорошая женщина – это, в конечном итоге, величайшее благословение господне! Моя Эммелина достойно выдержала эту бессонную ночь. Она не посрамит и наступающего дня. – И он посмотрел на нее ласково и нежно.

– Я могла бы выдержать еще много, много таких ночей, – ответила она, глядя ему в глаза, – и вы бы заметили, что я стала бы выглядеть все лучше и лучше, если бы только… – но у нее не хватило присутствия духа, чтобы все договорить до конца.

Может быть, ему требовалась безмолвная форма утешения; может быть, красота и кротость темноглазой леди растрогали его; во всяком случае, их платонические отношения продвинулись чуть дальше: он положил руку ей на плечо. Она ощутила прикосновение этой руки и стала говорить о том, что уже утро.

Стоя так рядом, они вдруг услышали за спиною что-то вроде стона и, обернувшись, увидали направленные на них глаза Динозавра. Леди Блендиш улыбнулась, однако баронет не мог скрыть замешательства. В силу какого-то рокового стечения обстоятельств ни один шаг их невинной любви не обходился без непрошенного свидетеля.

– М-да, извините меня, – промямлил Бенсон, уныло застыв на месте с вытянутой вперед головой. Ему было велено выйти вон.

– Я, верно, тоже пойду и попробую немного поспать, – сказала леди Блендиш. Прощаясь, они спокойно пожали друг другу руки.

После этого баронет позвал Бенсона.

– Принесите мне завтрак, и как можно скорее, – распорядился он, не обращая никакого внимания на мрачный и оскорбленный вид Бенсона. – Я сегодня рано поеду в город. А вы, Бенсон, вы тоже поедете в город сегодня же или завтра, если вам это удобнее, и захватите с собой свою расчетную книжку. Передадите ее мистеру Томсону. Сюда вы больше не вернетесь. Вам будет положено содержание. Можете идти.

Грузный дворецкий пытался что-то сказать, но от этого ужасного известия и повелительного жеста баронета у него перехватило горло. Остановившись в дверях, он сделал еще одну попытку заговорить, от которой все складки его отвислой кожи жалким образом затряслись. Но последовавший за этим еще один нетерпеливый жест, не дав ему вымолвить ни слова, выслал его вон, и Рейнем избавился от единственного жившего в его стенах ревнителя Великой Догмы помпельмуса[113].

ГЛАВА XXXIV Победа над эпикурейцем

Стоял июль. Солент струил свои зеленые воды, гонимые порывистым юго-западным ветром. Пестрые яхты поднимались и опускались, подобно пене, и, белые, как морские нимфы, мелькали их паруса. Над летучими гребнями облаков раскинулась глубокая синь небес.