Испытание Ричарда Феверела

Возле распахнутого окна, из которого сквозь розовые кусты было видно море, наша юная чета сидела за завтраком, и оба угощались на славу. Если бы ученый гуманист увидел их в эту минуту, он вынужден был бы признать, что супруги, которым надлежало сделаться отцом и матерью бриттов, добросовестно исполняли свой долг. Свидетельством тому были ряды рюмок для яиц, осыпанные разбитою скорлупою, а меж тем они все еще продолжали есть, и так жадно, что им едва хватало времени перемолвиться словом. Оба были уже в дорожном платье. На голове у нее был капор, а у него каскетка. Манжеты рукавов у него были отвернуты, а юбка у нее так заложена на коленях, что видна была подкладка. Время от времени вырывавшееся у одного из них какое-нибудь слово вызывало взрыв смеха, но основным занятием их все же была еда, и следует помнить, что так оно всегда было и будет, когда Купидон берется за дело всерьез. Дары притекали к ним с земли, которой они владели. В небрежении валяется где-то дудочка, на которой они наигрывали мелодию любви, пленявшую небеса. Какое им дело до небес теперь, когда они уже принадлежат друг другу? На стол, вареные яйца! На стол, хлеб с маслом! На стол, чай, сахар и молоко! И да настанут радостные часы. Вот какую музыку исторгают сейчас их сердца. Дудочка годилась разве что для начала. В конце-то концов, чего же еще добиваться влюбленным, как не собственной свободы среди изобилия? И разве это не славная доля? О, горе ученому гуманисту! Горе оттого, что он не видит этой восхитительной сцены; не видит, как эти юные существа с аппетитом едят. По мне, так чарами этими можно было бы околдовать даже манихея.

Великолепная сцена эта окончилась, и тогда, взмахнув салфеткой, муж склонился над женою, и губы их слились в поцелуе. То, что обыкновенным смертным кажется поэзией, для них уже стало прозой обыденной жизни. Не значит ли это, что они уже высоко поднялись? Стремительный горячий поцелуй, сияющий, свежий и чистый, как сама заря, вслед за которым Ричард довольно весело восклицает:

– Письма-то и сегодня нет, милая Люси!

В ответ она смотрит на него слегка помрачнев, но он кричит:

– Не беда! В один прекрасный день он приедет сюда сам. Стоит ему только взглянуть на тебя, и все будет хорошо! Не правда ли? – С этими словами он приподнимает ее лицо за подбородок и словно обводит его в своем воображении рамкой, а ей радостно, что он глядит на нее, и она улыбается.

– Вот о чем я хочу попросить моего милого, – говорит Люси и падает ему на грудь, умоляюще поднимая руки. – Пусть он возьмет меня сегодня с собой на яхту, а не оставляет с этими людьми! Он согласится? Я же не боюсь моря, он это знает!

– Настоящий морской волк! – смеется Ричард, лаская ее. – Знаешь что, моя дорогая морячка, они ведь принимают на борт только строго определенное число людей, и если они прослышат, что едешь со мной еще и ты, пойдут толки о нечистой игре! К тому же, здесь ведь сейчас леди Джудит, которая будет говорить с тобою об Остине, и лорд Маунтфокон[114], который будет расточать тебе похвалы, и еще мистер Мортон, который о тебе позаботится.

Несколько мгновений Люси смотрит куда-то вдаль.

– Надеюсь, что теперь я не хмурюсь и не краснею так, как было прежде? – сказала она, победоносно подняв свои подвижные брови и заглядывая ему в глаза, в то время как он наклоняет к ней лицо и шепчет какие-то нежные слова.

– И мы с тобой расстанемся… на сколько же времени? На час, на два, на три! – в ответ на все его ласки она дуется.

– А потом я вернусь, чтобы принять поздравление от моей милой.

– А потом мой муж будет все время разговаривать с леди Джудит.

– А потом я буду смотреть, как моя жена хмурится и краснеет в обществе лорда Маунтфокона.

– Неужели же я настолько глупа, Ричард? – она совсем позабыла, что он с ней шутит, и начала спрашивать его совершенно серьезно, и ответом ей был еще один легкий утренний поцелуй у нее на губах.