Испытание Ричарда Феверела

«Не будь я трусом, – признался сам себе сэр Остин, – я бы поднял голос и запретил подобные браки! Просто ведь ужасно, как это люди не знают, к каким неизбежным последствиям приводит грех; поощрять сумасбродства юношей – все равно что подложить бомбу, ту, что успела уже сотрясти весь мир и заглушить в нем всякое нравственное начало». Однако он смолчал: он вынужден был щадить чувства этих людей касательно предмета, который для него самого был священным. Образ его пышущего здоровьем сына возник перед ним как торжествующее живое опровержение любого из аргументов, которые могли бы привести его противники.

Он довольствовался тем, что заметил своему доктору, что третье поколение предающихся сумасбродствам людей будет совсем хилым!

Таких семей, у которых ни адвокат Томсон, ни доктор Бейрем не могли найти какого-либо изъяна в прошлом по мужской или по женской линии, оказалось совсем мало.

– Право же, – сказал доктор, – вы не должны быть в наши дни таким требовательным, сэр Остин. Нет никакой возможности оспаривать ваши принципы, и вы оказываете человечеству неоценимую услугу, призывая его обратить внимание на то, что является его прямым долгом, но коль скоро цивилизация наша неудержимым потоком рвется вперед, приходится думать о всех нас в целом. Могу вас уверить, что мир – и знайте, что я далек от того, чтобы смотреть на вещи поверхностно, – мир начинает понимать всю важность этого вопроса для жизни.

– Доктор, – ответил сэр Остин, – если бы, например, у вас был чистокровный берберийский конь, неужели бы вы случили его с какой-нибудь захудалой клячей?

– Разумеется, нет, – ответил доктор.

– Тогда позвольте вам сказать, что я употреблю все силы на то, чтобы женить моего сына так, как он того заслужил, – решительно сказал сэр Остин. – Вы правы, мир действительно начинает пробуждаться от сна, я в это верю. Приехав в город, я побывал у своего издателя и отвез ему рукопись моих «Предложений по новой Системе воспитания юных англичан», которые со временем могут быть осуществлены на деле. Я, как мне кажется, вправе говорить об этом.

– Ну конечно же, – сказал доктор. – Согласитесь, сэр Остин, что по сравнению с народами, живущими на континенте, нашими соседями, например, мы выше, у нас есть перед ними явные преимущества в отношении нравственном, как, впрочем, и во всем остальном. Надеюсь, вы со мною согласны?

– Нашли, чем утешить – быть выше низости, – возразил баронет. – Если я, например, начну сравнивать ваши просвещенные взгляды – вы ведь разделяете мои принципы – с тупым невежеством какого-нибудь сельского лекаря, который не видит дальше своего носа, то вряд ли вам это будет особенно лестно, не правда ли?

Доктор Бейрем подтвердил, что, конечно же, ему бы это ни в малейшей степени не польстило.

– К тому же, – добавил баронет, – французы не прибегают к притворству и тем самым избегают одного из самых жестоких наказаний, которые ждут лицемеров. В то время как мы!.. Только поверьте, я отнюдь не хочу быть их адвокатом. Лучше все-таки, может быть, воздать должное добродетели. Во всяком случае, этим можно как-то задержать распространение всеобщей испорченности.

Доктор Бейрем пожелал баронету успеха и со своей стороны постарался помочь ему присмотреть достойную чистокровного берберийского коня партию, посетив за это время несколько семейств и всполошив нескольких маменек, озабоченных судьбами своих дочерей.

ГЛАВА XIX Мелодия, наигранная на дудке

Довольно с нас всяких Систем! Довольно этого развращенного мира! Подышим лучше воздухом Зачарованного Острова.

Золотятся луга, золотятся потоки, красным золотом отливают стволы сосен. Солнце опускается все ниже и стелет свои лучи на полях и на водах реки.

Солнце опускается все ниже, а поля и воды преисполняются просветленной радости. Оно опускается, и герольды его бегут впереди и возвещают о нем листьям дубов и платанов, и светлой зелени буков, и отливающим бронзою стволам сосен; они оставляют горячие следы на густо заросших берегах, где клонятся долу последние цветы наперстянки и где из густой мокрой травы то тут, то там выглядывают кусты куманики. Весь лес горит, а за ним, на открытом пространстве, несутся растянувшиеся в длину тени; они мчатся по поросшим вереском низинам, взбираются на холмы, пока наконец вестники заходящего солнца не коснутся розовыми перстами самого дальнего края поднявшегося на востоке облака и не канут во тьму.

– Сколько прелести в сокрытых от глаз уголках леса! Крадучись пробирается туда солнечный луч. Отливающая радугой легкая дымка заволакивает тропу; сквозь нее прорываются полосы темного пурпура, и все это напоено запахами раскаленной сосны, перистого папоротника, глубоких мшарин. Бурая белочка свешивает хвост и прыгает; спрятавшаяся в чаще птица внезапно издает случайный, невыразительный крик. После всех стрекотаний и шорохов в лесу снова воцаряется тишина.