Испытание седьмого авианосца

— Над Токийским заливом. Я это видел собственными глазами. Двухмоторный транспортный самолет вторгся в воздушное пространство «Йонаги», несмотря на многократные предупреждения. И подполковник Мацухара «отрубил» один из двигателей.

— Но самолет не разрушил?

— Нет. И жертв не было.

— Неужто дело только в этом пустячном инциденте?

— С него все началось. Арабы не простили оскорбления. — Брент помассировал пальцами шею и почувствовал мгновенное облегчение. — А уж потом пошли борьба за мировое господство, эмбарго на нефть, истребление заложников. — Рука опустилась на стол и пальцы начали выбивать барабанную дробь по столешнице. — Но вся каша заварилась именно с того пустячного инцидента шестилетней давности. С тех пор они не упускают случая нас укусить.

— То есть?

— Ты слыхал о некоем Гасане ибн-аль-Саббахе?

— Старец с горы. Около тысячи лет назад основал террористическую организацию в Персии. Да, я знаю, мистер Росс, они до сих пор действуют.

— И до сих пор называют себя «саббах». Фанатично преданы Каддафи. Главное их оружие — нож, но и другим не гнушаются — от АК—47 до пластиковых бомб. Любят застигать жертву врасплох и наносить удары в спину. Я с ними где и чем только не дрался! Кулаками, досками, ножами, пистолетами, один раз даже гаечным ключом… В тупиках, на автостоянках, в ресторане отеля «Империал», в ООН. — Он наставил палец на Каденбаха, и ноготь его оказался в дюйме от заостренного носа штурмана. — Запомни, тебе этого тоже не избежать.

Каденбах вглядывался в черты внезапно вспыхнувшего лица, словно бы впервые видел своего старшего помощника.

— Н-да, — наконец пробормотал он, — я слышал, они на все способны.

Брент, перенесясь за много миль, смотрел в переборку поверх головы штурмана.

— Они убили невесту Йоси Мацухары. — Как ни странно, в голосе прозвучала ядовитая насмешка. — Разумеется, из засады. Из АК—47 всадили ей шесть пуль в грудь. — Он с такой силой шарахнул кулаком по столу, что кружки жалобно зазвенели.

Подхватив свою, чтоб не опрокинулась, молодой штурман с беспокойством глянул на Брента, но того было уже не остановить.

— Чего еще ждать от арабов? Они в своей жизни ничего не видели, кроме тирании и убийств! Все они в каком-то смысле саббах. Веками правители безжалостно их угнетали, заставляли делать самую черную работу, а сами купались в роскоши. А ислам укрепляет решетки на их темницах. Это сухая, бесплодная религия, как та земля, на которой они рождаются. Ислам роковым образом лишает их даже тех крупиц надежды и самолюбия, которыми они наделены от веку. Ненависть и месть — вот все, ради чего они живут, что придает их убогой жизни какой-то смысл, потому они при случае никого не пощадят. Вечный рай уготован душе убийцы! Во всяком случае, так сулит им вера.

Каденбах неловко поерзал на скамье, и несколько секунд оба молчали, слушая привычные шумы вентиляторов и двигателей.

— Все это понятно, мистер Росс. Но хоть какая-то брезгливость, какое-то понятие о чести…

Брент засмеялся глухо и невесело.

— О да, у араба есть понятие о чести и достоинстве! Ему порой бывает стыдно… Он утомит тебя до смерти рассказами о своих подвигах. А его достоинство более чем поверхностно. Вместе с честью он носит его в рукаве и не задумываясь продаст мать за кучу сухого верблюжьего навоза, чтобы поддержать огонь в очаге.

— Но вы сказали, ему бывает стыдно…

— Стыдно, когда он не смог кого-то объегорить. Стыдно, когда не удалось убедительно солгать, чтоб обвести вокруг пальца лучшего друга, брата, отца. Порой ему стыдно выполнять унизительную работу за кусок хлеба. Но никогда, запомни, Чарли, — Брент назидательно поднял вверх палец, — никогда ему не бывает стыдно за совершенные преступления. Вот если он нарушил их извращенный кодекс чести, тогда на него падет позор, а то и нож в спину получит в глухом тупике.

— Но ведь среди них есть выдающиеся писатели, математики, врачи…

— То было тысячу лет назад. А нынче они настолько одержимы завистью и ненавистью, что и литература пропитана ими насквозь.

— И ничто их уже не исправит?

— Ничто на свете!

Каденбах смущенно откашлялся.

— Значит, они никогда не примирятся с поражением.

— Ты прав. Потому они с сорок восьмого года воюют против Израиля. Поражение для них позор, бесчестье, и они убьют любого, кто готов пойти на компромисс. Помнишь, какая участь постигла Анвара Садата?

— Стало быть, и для нас этому не будет конца. — В голосе штурмана слышалась обреченность.

Брент угрюмо кивнул.

Оба замолчали. На смену мыслям об арабах Каденбаху пришла другая, не менее тревожная. И он тут же высказал ее, озадачив собеседника:

— А как же переговоры между США и Россией в Женеве?

— Не понял.

— По-вашему, на русских можно полагаться? Можно верить, что они не снабдят арабов новейшим оружием?

Брент уставился в кружку.

— Соглашение достигнуто. Но лишь потому что они нас боятся. К тому же технология — это единственное, чем Соединенные Штаты и Россия удерживают свое владычество над миром.

Каденбах старательно избегал взгляда старшего помощника, словно опасался, что Брент прочтет в его глазах то, чего ему не хотелось выдавать.