Испытание страхом

А вообще, я замечаю, что чем дальше, тем больше мы становимся семьей. И поражает то, как у нас все легко складывается в любви, в дружбе… словно у нашей цепочки есть собственный покровитель, эдакий метис ангела с купидоном, что ли… может, это Нелли?

Теперь я хочу себе вторую «волшебную» руку и волшебный глаз, чтобы видеть сквозь стены. После того как Фредди одобрил мои планы, я явилась с этим к Апистии, застав ее в редкие минуты отдыха – как я уже сказала, благодаря нам дел у куратора прибавилось. Апистия устало сидела в кресле медлаба, из скрытых динамиков звучал раритетный «Rammstein» – мне всегда нравилось их творчество. За спиной Апистии на мясных крюках висела целая коллекция конечностей, на столе, среди банок с разными органами (особенно шокирующе смотрелось лицо какого-то парня, темнокожего, но не африканца, похоже, индуса – я не сильно разбираюсь) стояла початая бутылка «Ред Лейбла» и стакан.

– Присаживайся, – не здороваясь, сказала Апистия. – Выпьешь?

– Спасибо, но я не пью, – ответила я. – Простите.

– Не за что извиняться, – пожала плечами Апистия. – Не пьешь, и правильно делаешь, алкоголь – самый дурацкий метод анестезии на земле; боль он заглушает, но не лечит, а пока ты не чувствуешь боли, она усиливается.

Апистия сделала глоток из своего бокала и продолжила:

– С Леди Лед пока никаких изменений. Состояние естественной комы, иногда мозговая активность ненадолго повышается, но, думаю, это связано с чем-то внешним. Она ведь присутствует в вашей цепочке во время слияния, правильно?

– Да, – кивнула я, – а как вы…

– Я много знаю о цепочках, – ответила Апистия. – И не только о них. Открою тебе маленькую тайну – я пыталась создать свою цепочку, но мне уже не суждено. Есть то, что сделать невозможно, увы, от слова «совсем», и совсем нельзя исправить…

Она сделала еще глоток:

– …но не в вашем случае. Считайте, что Леди Лед просто отдыхает. Хорошо, что у нее есть такая возможность, это бывает не всегда.

Она наклонилась ближе, и я почувствовала неприятный запах виски, исходивший от ее губ. Запах этот резко контрастировал с ее хрупкой внешностью, как и сквозящее в ее движениях ощущение силы, даже ярости.

– Мы бы все равно ее восстановили, – сказала она. – Даже если бы от нее остались одни клочки. Цепочку невозможно разорвать, ее можно только уничтожить – всю скопом, но проще диплодоку, страдающему ожирением, пройти через игольное ушко, чем полностью уничтожить цепочку.

Она хихикнула:

– Наверно, даже Лорд не мог этого предвидеть. Но вы не бессмертны, а потому нуждаетесь в нас. И, думаю, всегда будете нуждаться. Ладно, проехали. Так что, не выпьешь?

– Разве что чуть-чуть, – мне вдруг стало жалко Апистию. Я говорила, что от нее исходило ощущение силы? А кроме силы, кроме питавшей ее ярости, было еще нечто – страшная, почти космическая пустота одиночества. Как будто Апистии ампутировали душу. Дария говорила, что απιστία в переводе с греческого – безверие, разочарование. Похожее слово есть и во французском – désenchanté. Меня от него почему-то всегда бросало в дрожь, так вот, от Апистии исходило именно это désenchanté. И я не понимала, как она может с этим жить.

Она налила мне на палец виски, достав из стенного шкафа чистый стакан, и даже плеснула в него холодного швепса, который, оказывается, стоял у нее в холодильнике рядом с готовыми к трансплантации органами. Я ее об этом не просила, но была рада этому.

– За вас, – сказала она. – За семерку Надин.

– Как она? – спросила я. Апистия пожала плечами:

– Трудно сказать. Физически она в норме, а что творится в ее душе, это не по моей части. Я могу подарить тебе новую руку, новый глаз, но не могу вернуть душу… я ведь с самого начала знаю, с чем ты пожаловала. Не ты первая, кстати, твой Фредди уже отметился, и я занимаюсь его заказом. Сделаю и для тебя, и руку, и глаз…

Она налила себе еще виски, жестом предложила мне. Я неуверенно кивнула, и она вновь повторила свои манипуляции с виски и швепсом.

– Я хотела бы увидеть, как ты танцуешь, – произнесла она и жестом остановила меня, когда я попыталась ответить. – Но не буду, это слишком тяжело. Уверена, что ты могла бы стать великой балериной, поверь мне, у меня глаз наметан. Но такая штука, жизнь – в ней ты всегда не то, кем хочешь быть. Материал сдавать не надо, у нас есть запас ваших стволовых клеток. Приходи через пару дней, хорошо?

Я кивнула, и мы выпили. Она встала, чтобы проводить меня. Двигалась Апистия уверенно, словно и не пила:

– Странно… – сказала она на прощание. – Откуда в вас всех это желание стать лучше с помощью хирургического скальпеля? Да вы его как огня должны бояться! Но что поделать, вы такие, как вы есть. Через два дня все будет готово. Заходи, когда сможешь.

Я увидела, что у нее странно блестят глаза и, поблагодарив, вышла, успев услышать, как за спиной голос Тиля сменился первыми звуками второй части балета Стравинского «Весна священная». Мне от этой музыки всегда было не по себе…

Дария