Испытание Тьмой

Внутри – довольно большой сверток. Верхний слой ткани почти истлел; нижний, пропитанный каким-то маслом, сохранился лучше. Осторожно развернув сверток, ты находишь там то, что и ожидал.

Кровавый блеск Венца Власти играет на черных пластинках боевого облачения, какого не помнят ни специалисты-оружейники, ни историки, посвятившие себя изучению обычаев сгинувших царств. Нагрудная броня и широкий пояс, прикрывающий живот и бедра; поножи и высокие сапоги из сочлененных пластинок и чешуй; оплечья и нечто вроде съемных рукавов, соединяющихся с нагрудником странными застежками, в которых, однако, несложно разобраться даже тебе, мало что понимающему в воинском деле и еще меньше – в доспехах. Кисти рук должны быть упрятаны в плотные, длинные перчатки из кожи и все того же металла, их черный цвет полностью аналогичен прочим элементам боевого облачения Черного Властителя. Вес брони не достигает и четверти пуда, однако – это тебе точно известно – ее не возьмет ни Мьолльнир Тора-Громовержца, ни Молот Тени, находящийся в руках Яромира. Предыдущий Черный Властитель был сражен не оружием.

Обреченно посмотрев на чешуйчатые доспехи, ты сбрасываешь одежду Ищущего и надеваешь облачение Черного Властителя. Пристегнув к поясу ножны со своим прежним мечом, ты снимаешь Венец Власти с мертвой головы (последняя тут же рассыпается в прах) и, окружив себя Золотым Ореолом, возлагаешь на собственную голову. Чернь, золото и рубин: цвета первого из Властителей, Сита по прозвищу Дракон; его считали легендой еще в Старом Мире. Впрочем, ты неоднократно наблюдал (и не только наблюдал) за претворением легенд в явь.

Стоящее слева от Трона каменное зеркало – наподобие твоего Зеркала Снов, но много больших размеров и, соответственно, куда менее удобное для работы «в поле», – отражает твое новое обличье. Венец Власти скрылся под возникшим на твоей голове массивным шлемом – такие вряд ли когда-либо носили даже в Альмейне. Черно-золотое забрало шлема напоминает морду дракона, что подчеркивается пылающим в глазных прорезях алым огнем. Вес шлема, однако, настолько мал, что он кажется простой иллюзией – каковой не является.

Рука в перчатке касается эфеса акинака, вдруг покрывшегося позолотой и рубиновой крошкой украшений. Слегка выдвинув клинок из ножен, ты убеждаешься, что он почернел.

Картина в зеркале изменяется.

Ты наклоняешься к идущей зыбкими волнами каменной поверхности, не осмеливаясь поверить собственным глазам, но и не имея права игнорировать пришедшую из невероятно далекого прошлого информацию.

А в голове сами собой возникают строки, которых никто не слышал самое меньшее десять тысячелетий…

Отречемся от Старого Мира,
Отряхнем его прах с наших ног.
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам Черный Чертог.
Мы уйдем к нашим страждущим братьям,
Мы к забитому люду пойдем;
С ним пошлем мы злодеям проклятья,
На борьбу мы его поведем.

Ритм отбивают гулкие шаги тысяч безликих солдат, закованных в черную броню вроде твоей, только значительно тяжелее и менее утонченную. Куплеты разделяет странный звук, который ты (хоть и не без труда) идентифицируешь как плеск вечно беспокойного Кровавого Моря, что остается в памяти у любого, видевшего Ад.

И в плеске этом почти теряется то, что заменяет песне припев:

Восстань, Человек, для спасенья души,
Воспрянь – и оставь все сомненья!
Вперед, сквозь туман сновидения —
Коли! Кроши!
Режь, бей, руби, круши!

Припев, однако, почти не слышен, ведь песня – не об этом и не для этого… Кровавое Море хранит в себе оригинальный вариант припева, который позднее был отвергнут и заслуженно позабыт.

Зато не позабыта основная тема. Ибо такое – не забывается…

Боги-Древние жадною сворой
Расхищают тяжелый твой труд,
Твоей плотью жиреют обжоры,
Твой последний кусок они рвут.
Погибай, чтоб они пировали,
Умирай, чтоб в Великой Игре
Они совесть и честь продавали,
Чтобы вновь их купить на заре.

Первый из многочисленных авторов этих строк, сжигаемый заживо, прокричал, что его песнь будут помнить многие поколения. Даже те, кто никогда не слышал ее.

И ты начинаешь подозревать, что он был прав.

Что не вселяет в твое сердце оптимизма.