Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

О визите неизвестного он сообщил также Юнгу. Письмо это взялся доставить надежный человек. Поэтому Лавров без иносказаний написал о неизвестном: «Если это человек, который действительно направлен ко мне друзьями, то следовало бы дать ему настоящий пароль, вместо того чтобы он приходил просить у меня гравюр. Поэтому я решил, что не следует заходить слишком далеко с ним, прежде чем я не получу некоторых сведений о нем, и тотчас же написал Энгельсу, от которого с нетерпением ожидаю ответа. К тому же в настоящий момент я могу достать паспорта, на которые нельзя слишком рассчитывать».

Энгельс ответил из Лондона: «Что касается фирмы «Трибер», то она вполне честна и надежна, так что Вы можете поставлять ей товары без малейших опасений…

К тому же у нее имелся хороший выбор гравюр тут же на месте. В настоящее время мы испытываем некоторые недостаток в этом товаре и не можем сейчас его поставлять».

Из Лондона помочь не могли, и Лаврову пришлось отдать одному из преследуемых свой собственный паспорт. Другого паспорта он в этот момент не смог достать.

«Вот теперь и живу без бумаги, что в настоящую минуту во Франции плохо», — сетовал он в письме к Штакеншнейдер.

Он с беспокойством писал Энгельсу 9 ноября:

«Только вчера я видел одного человека, который 5-го этого месяца получил письмо из Лондона. В нем говорится, что Врублевский испытывает крайнюю нужду: ему нечего есть, он заложил свое последнее пальто и заболел. Я слышал, что он и раньше здесь, в Париже, лишенный средств существования и больной, никогда никому не показывал своей нужды, скрывая ее из гордости. Я прошу Вас повлиять также на тех лиц, которые могут это сделать, чтобы они уделили немного внимания этому человеку, имеющему, по всем данным, большие заслуги. Если он болен, надо, чтобы кто-нибудь его навестил. Если у него нет средств, необходимо сделать все, чтобы помочь ему, не ожидая, пока он обратится с просьбой о помощи. Мне сказали, что он скорее умрет, чем поступит таким образом. Вчера здесь провели сбор пожертвований для него, и на этих днях ему пошлют немного денег…»

«О Врублевском мы уже получили сведения, — отвечал Энгельс из Лондона. — …Мы сделали все, что было в наших силах, но из-за упрямого и болезненно гордого характера этого человека нам пришлось действовать очень осторожно; тем не менее мы полагаем, что нам удалось добиться хотя бы того, что он по крайней мере не нуждается в самом необходимом».

Главное, Врублевский был уже недосягаем для полиции Тьера и, значит, спасен. А во Франции тысячи арестованных коммунаров еще ждали решения своей участи. Держали их в плавучих тюрьмах — понтонах, причаленных к берегу моря.

Свое письмо к Штакеншнейдер 25 ноября Лавров заканчивал так: «Пишу сегодня немного, потому что очень тороплюсь. Надо ехать по одному делу заключенного инсургента на понтонах, и еще много других дел скопилось сегодня».

Три дня спустя под Парижем был казнен один из военных руководителей Коммуны — Россель. И суд, и сообщение о казни произвели на Лаврова самое тяжелое впечатление. Перед судом Россель дрогнул. Пытался оправдаться, заявив, что служил Коммуне в надежде, что восстание коммунаров поведет к возобновлению войны с прусскими захватчиками. Написал покаянные письма. Но это его не спасло.