Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

В тот самый день, когда в газетах было объявлено об этой казни, Лавров получил приглашение на обед к профессору Брока — по случаю основания антропологического журнала. Потом он рассказывал в письме к Штакеншнейдер: «Если Вас поразило убийство Росселя и других, то можете судить, что меня здесь это взволновало еще сильнее. За три дня перед тем, в небольшом кружке, меня уверяли, что не посмеют. Я доказывал, что может быть и точно не решатся, но посметь могут, и если посмеют, то никто не двинет пальцем. Посмели — ничего». А тут ему прислали приглашение на торжественный обед: «Я был так расстроен, что не хотел идти, но потом подумал, что стоит посмотреть французов (и еще из лучших) в интимной беседе в подобный день. К 7 часам я успел несколько поостыть. Прихожу. Разговоров было много, веселых, серьезных, и остроумных, и умных, люди были весьма недюжинные, причин не быть откровенными не было. И что же? Никто не говорил о страшной новости, которая только что стала известна тому несколько часов. Я почти уверен, что едва ли кто думал об этом… В сущности смерть Росселя показала, что он был вовсе не то, что о нем думали. Слабенькая душа, нуждавшаяся в молитвах и излияниях, когда надо было играть историческую роль. И пошляки приятели его еще потащили в печать немедленно то, что следовало сжечь или припрятать. Но как же не напечатать интересный фельетон. Журналу прибавится подписчиков. Продастся лишняя тысяча экземпляров. Два су, помноженных на тысячу, — это сумма. В воскресенье я встретил какого-то молодого журналиста и, по праву варвара, разругал-таки их прессу». Ну, что еще можно было рассказать в письме из Парижа? «Погода петербургская. Холод. Снег на всех улицах. Недостает саней… Сегодня вечером камин был не топлен, и теперь пишу в холодной комнате. Ноги и руки совсем мерзнут».

Уже наступил декабрь. Он ждал возвращения Анны в Париж.

Наконец она вернулась, подруга сердечная, королева души его, «маленькое Величество»…

На улице Шоссе д'Антэн снял он квартиру, где она смогли поселиться вдвоем. Анна была снова рядом, и он почувствовал себя тут по-настоящему дома.

Квартира помещалась в «антресоле» (в Петербурге сказали бы — в бельэтаже). В этом же доме Анна снов» открыла свою мастерскую искусственных цветов. В Париж она вернулась, имея надежный паспорт на имя Элен Вандаль, и это имя теперь написали на вывеске. Ее помощником и красильщиком цветов стал польский эмигрант Станкевич, весьма деловой человек, он жил в Париже под именем Жан Блон.

В мартовский день 1872 года в квартиру на Шоссе д'Антэн явились нежданные гости из России — трое незнакомых молодых людей; рослый и представительный Александр Криль и его жена — из Петербурга, с ними вместе — помещик (вернее, сын помещика) Павел Байваковский из Черниговской губернии.

Лавров пригласил их в кабинет. Преодолев первое смущение, молодые люди стали восторженно говорить о его «Исторических письмах» (псевдоним не скрыл его авторства, оно уже было известно многим), заговорили о том, какое сильное впечатление произвели «Исторические письма» на мыслящих читателей в России. Читал ли он в журнале «Дело» критическую статью, которую написал известный ему Шелгунов? В ней замечательно сказано, что автор «Исторических писем» — человек, «живо чувствующий в прошедшем настоящее и в настоящем будущее». Да, именно так! И вот теперь они трое — не только от своего имени, но также от имени их единомышленников и друзей — хотят предложить ему, Лаврову, предпринять издание за границей русского революционного журнала. Такой журнал необходим, его ждут. А если журнал окажется не под силу, то хотя бы сборники статей, корреспонденции из России. Вспомним «Колокол» — Герцен подал великий пример. Но Герцена нет в живых. Бакунин подорвал свой авторитет, проявив неразборчивость в выборе друзей — когда сблизился с Нечаевым. Среди русских общественных деятелей за границей лишь один человек вызывает полное доверие читателей в России, этот человек — он, Лавров.

Молодые люди сказали ему:

— Мы надеемся на вас.

Он поднялся с кресла взволнованный, они тоже встали, и он протянул им руки.

Да разве он мог отказаться! Сегодня, как никогда прежде, он почувствовал, что жизнь его имеет высокий смысл. Он нужен России, о нем помнят, его слово не осталось гласом вопиющего в пустыне. Теперь вот ему предлагают издавать русский революционный журнал.

С чего же начать? Криль и его жена просили составить программу журнала — они отвезут ее в Петербург и там распространят в кругу передовой интеллигенции. Байдаковский заявил, что готов субсидировать журнал из собственных средств, — он, видимо, был человеком состоятельным.