Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

Очень понравился Лаврову бывший студент Петровской, земледельческой академии в Москве Николай Гернет, молодой, человек, уже заметно полысевший со лба. Немец по рождению, он немецкого языка не знал, в Тотьме носил косоворотку и высокие русские сапоги или валенки. Шил он тут бедно, получая скудное пособие от казны. Поселился на берегу Сухоны. В его покосившейся избенке входная дверь открывалась с усилием и захлопывалась подобно западне — жалкое было жилье, зато по карману. Он вовсе не падал духом и не ругал здешние края: в разговоре его любимой темой были природные богатства Вологодской губернии, лежащие втуне, уверял он, что здесь можно добывать железо, торф и прочее.

У Гернета часто оставался ночевать другой ссыльный, Александр Линев, тоже недоучившийся студент. Он работал механиком на солеваренном за коде в двух верстах от Тотьмы. Линев был грубоват в манерах, но очень располагал к себе откровенностью и прямотой.

Лавров, разумеется, не получал теперь никакого жалованья, только пособие. Оставалась возможность зарабатывать литературным трудом. Перед его отъездом из Петербурга редакторы некоторых петербургских журналов выражали готовность печатать его философские и научные статьи — без обозначения фамилии автора, конечно. Он придумал себе прозрачный псевдоним П. Миртов: читатель, возможно, вспомнит про «мирты и лавры» и догадается об истинной фамилии автора.

Из Петербурга, по его просьбе, сюда, в Тотьму, переслали часть его домашней библиотеки — около тысячи томов, они могли пригодиться ему для работы.

Комната у него здесь была светлая, даже, весной стало казаться, чересчур: солнце светило на письменный стол целый день, мешая писать.

Он никогда не писал сразу набело. Обычно первый черновик откладывал в сторону и брался за другую статью, потом возвращался к черновику, перечитывал, обдумывал заново, что-то добавлял, подклеивал вставки, опять откладывал. Под конец всякий лист оказывался переделанным многократно, к каждой странице подклеены вставки, а к этим вставкам еще вставки. Почерк у него был, надо признать, весьма неразборчивый. Каждый раз приходилось отдавать кому-нибудь в переписку законченную статью, прежде чем послать, ее в журнал. Теперь он предложил переписку Гернету. Для молодого ссыльного это стало небольшим заработком, прибавкой к его скудному пособию.

С редакцией петербургской газеты «Неделя» Лаврова связывали добрые отношения — еще до отъезда в ссылку. Теперь он взялся написать для «Недели» серию «Исторических писем» — с размышлениями об истории — полезных и доступных для широкого круга читателей и, вместе с тем, не слишком политически конкретных — чтобы эти письма могли быть дозволены к печати.

Решив, что будет писать о самом главном, насущном, он высказывался так: «За грехи отцов мы ответственны лишь настолько, насколько продолжаем эти грехи и пользуемся ими, не стараясь исправить их последствий… Каждое поколение ответственно перед потомством за то лишь, что оно могло сделать и чего не сделало». И цивилизованное меньшинство, то есть интеллигенция, остается в долгу перед страждущим большинством, то есть перед народом, который в тяжких заботах о хлебе насущном не имеет возможности пользоваться благами цивилизации и унижен в бесправии своем. Наконец, человек, сознающий высокий смысл жизни, не может и не должен безвольно подчиняться обстоятельствам. «Если личность, сознающая условия прогресса, ждет сложа руки, чтобы он осуществился сам собою, без всяких усилий с ее стороны, то она есть худший враг прогресса… Всем жалобщикам о разврате времени, о ничтожестве людей, о застое и ретроградном движении следует поставить вопрос:; а вы сами, зрячие среди слепых, здоровые среди больных, что вы сделали, чтобы содействовать прогрессу?» Независимо от степени таланта и уровня знаний «всякий человек, критически мыслящий и решающийся воплотить свою мысль в жизнь, может быть деятелем прогресса». Никто не вправе уклоняться от борьбы за лучшее будущее. «Отойти в сторону имеет право лишь тот, кто сознает себя бессильным, — писал Лавров. — Тот же, кто чувствует или воображает, что у него есть силы, не имеет нравственного права тратить их на мелкий, частный круг деятельности, когда есть какая-либо возможность расширить этот круг». Говорят, один в поле не воин? Но «человек, начинающий борьбу против общественных форм, должен только высказать свою мысль так, чтобы ее узнали: если она верна, то он не будет одинок».

Эти «Исторические письма» он посылал из Тотьмы, минуя полицию н почту, посылал с оказией. Всегда находился кто-нибудь, кто ехал из Тотьмы в Вологду, из Вологды в Петербург.

Здесь, в глухой Тотьме, в доме уездного лесного кондуктора Людвига Модзелевского, жила с прошлого года его родная сестра Анна Чаплицкая, ссыльная из Варшавы.