Испытание временем

— Когда коршун преследует птицу, — звучит строгая аллегория, — птица ищет спасения за спиной человека.

— Вы оскорбили меня, ребе, я не заслужил этого…

Толкучка бурлит. Ефим Исакович, возмущенный, дергает пуговицы своей тужурки. Раввин сжимает палку, торгаши, ремесленники и нищие беснуются, угрожают анафемой новоявленному врагу.

Сто лет толкучка не ремонтировалась, сто лет понадобилось, чтоб народился изменник, предатель братьев во Израиле… Жестокое судилище окружает инженера. Он бледнеет, пугается, вот-вот он отречется от своих слов, признает незыблемость мира, разумность всего сущего, неизменность вещей…

Многоустая толпа умолкает, все взоры устремляются на высокую, толстую женщину с крепким, мясистым подбородком и париком, целомудренно скрывающим остатки ее собственных волос. Она бесцеремонно расталкивает евреев и с видом хозяина толкучки подступает к инженеру:

— В чем дело, молодой человек?

Голос у нее грудной, звучный, движения рук угрожающие, тяжелые.

— Что здесь творится, га?

Решительный взгляд в сторону толпы и еще один шаг к инженеру.

— Что вы молчите? Языки проглотили?

— Он хочет сломать толкучку, — почтительно шепчет ей Иося, и голос его мягко стелется, никнет. — Она мешает ему…

— На вас, Зельда, вся наша надежда. Нас хотят зарезать…

Она не слушает больше окружающих, выпрямляется и оглядывает инженера с головы до ног.

— А ты что скажешь?

Зельда замечает его улыбку, глаза с застывшим в них изумлением и пренебрежительно кривится:

— Откроешь ты, наконец, свой рот?

— Чего вы от меня хотите?

— Она хочет того же самого, что и мы, — отвечает ему торговка баранками.

Зельда поднимает свою тяжелую руку и опускает ее, как шлагбаум.

— Молчите, евреи, я сама поговорю с ним!

Ефим Исакович делает движение, чтоб уйти, но она заступает ему дорогу.

— Оставьте меня в покое, — просит он ее, глазами призывая на помощь человека с кокардой. — С какой стати вы так разговариваете со мной?

«Будьте свидетелем, Шимшон, — жалуется его взор, — надо мной свершается несправедливость…»

Зельда смеется дробным смехом, точно обдает его градом щебня.

— Молокосос! — гремит ее грудной голос, и руки высоко взлетают. — Сопляк! На, выкуси!

Она тычет ему под нос кукиш, и он, беспомощный, отшатывается. Он делает шаг по направлению к Шимшону и пожимает плечами, словно хочет сказать: «Объясните вы им, Шимшон, поддержите меня».

Шимшон срывается с места, расталкивает толпу и пробирается к инженеру. Пусть эта женщина только посмеет… Он не даст ей издеваться над ним…

— Остановите ее! Остановите! — кричит Шимшон, но голос его тонет в шуме.

Зельда даже не смотрит в его сторону.

— Как я смею! С какой стати! — передразнивает она инженера. — Эти евреи принадлежат мне с потрохами! Кто из них не должен Зельде денег?.. Грабить бедняков и ломать их добро не дам, руки у тебя отсохнут… Марш, евреи, по местам! Не бывать этому, не допущу!..

Она заносит свою тяжелую руку, и они шарахаются, точно над ними занесли топор.

Уховский сидит у своей лавки, играет цепочкой часов и подмигивает Федьке. Волнение евреев его не трогает: каменную лавку никто ломать не будет… Когда беспомощный взгляд инженера устремляется на него, он кисленько улыбается, делает сочувственный жест. И жест и улыбку он отпускает в кредит: кто знает, как пойдут еще дела Ефима Исаковича?

Зельда направляется в лавку Аврума, и за ней следует длинный хвост торгашей, ремесленников и нищих. Гостеприимный хозяин спешит подать ей и раввину стулья, остальные размещаются на прилавке, а кто победнее — у дверей.

Совещание начинается.

— Все мы братья, — говорит раввин, не выпуская из рук суковатой палки, — дети одного отца. Нас постигло тяжкое испытание, решайте, как быть…

Зельда-процентщица кивает головой, она уступает свое право говорить другому.

Уховский молчит. К нему пришли посидеть, потолковать — милости просим, его дело сторона. Ни с соседями, ни с Ефимом Исаковичем ему ссориться незачем… Он сел около дверей, чтоб в нужный момент выскользнуть. Зачем ему все слышать, мало ли что там скажут… Только врагов наживешь…

— Говорят, оппозиция среди гласных велика, — несмело замечает кто-то, — можно обжаловать…

Все ждут мнения Зельды. Глаза скашиваются в ее сторону, но она молчит.

— Я предлагаю объявить пост и молиться, — мямлит раввин, точно молчание процентщицы сковывает его язык. — У нас достаточно средств защищаться. Можно женить сироту, объявить траур…

— С нашим богом связываться — длинная история, — уверенно говорит Иося. — Пока вы с ним будете торговаться, Ефим Исакович сломает все лавки… У господа достаточно дел помимо толкучки. Надо всучить городскому голове взятку! Что вы думаете, Зельда?

Она поднимает свою тяжелую руку и улыбается:

— Вы правы, реб Иосл, золотой ключ отпирает любую дверь…