Испытание временем

Бабушка гладила меня по волосам, тихо подпевала себе под нос детскую песенку и молча вытирала влажность с моих щек. А после не обронив ни слова просто вышла, оставив меня гореть в стыду от допущенной слабости. Не стало плакать взрослой женщине…

Даже если душа разрывается на части.

Даже если выть хочется.

И уехать…

Эта мысль не покидала меня весь остаток вечера, с ней же я и уснула. Как именно, я не помню. Я просто залезла под одеяло, лежала клубочком, слушала звуки подвывания морозного ветра на улице и хотела только одного — уехать отсюда подальше.

Уехать туда, где сейчас улыбается мое счастье, моя отрада и мой отколовшийся навсегда кусок души.

Меня задерживала понятная причина.

А потом я с грустной улыбкой просто отрубилась, пока в один момент не начала ворочаться в постели и вынужденно вылезать из сна из-за дискомфорта. Такое бывает, когда на тебя слишком пристально смотрят.

Максим, не стесняясь, расположился как у себя дома и довольно ощутимо меня рассматривал. Я аж вздрогнула, когда поняла в чем дело.

Дрожь усилилась. И я не знаю точно отчего — в комнате похолодало, но не так сильно, каким холодом меня обливал Максим. Тень не убавляла ни одного градуса

Дискомфорт никуда не делся. Тишина давила, а короткий ответ, брошенный будто из милости, просто злил.

— Что ты здесь делаешь, Максим? — наконец я пришла в себя и позволила этой злости вылиться в вопрос.

Как бы я не старалась выцепить хоть одно выражение лица, тёмный угол хорошо скрывал глаза моего гостя.

— А ты? — низкий тембр отозвался волной мурашек.

Я бы сказала, что вопрос был глупым, я в своей комнате вообще-то сплю, но не скажу, потому знала Максима. Он хоть и был, как говорят, своим пацаном с района, участвовал во всех драках и уличных боях, был хулиганом и бунтарем, хамом и тем еще занозой, но его никогда нельзя было назвать дураком. В школе он умудрялся и статус главного заводилу сохранять, всех бесить и злить, и одновременно получать похвалу. За хорошие оценки, за активность в спортивных турнирах, за здоровый образ жизни.

Но вопрос все равно тянул на глупость.

— Максим, — я устало вздохнула. — Что тебе надо?

А мысленно добавила, издеваешься?

— А тебе? — тут же последовал встречный вопрос.

— Мы играем в вопросы?

— А ты хочешь поиграть?

Как бы Максим не старался говорить шепотом, мне казалось, что его бас слышится аж на кухне. А я замолкла и уставилась в черный угол. Говорить то мне все равно нечего. И узнать что-либо мне тоже не позволят.

Это так было похоже на наши давние отношения, что сердце предательски екнуло. А женская гордость на нее тут же шикнула, нечего разводить здесь влажность.

— Значит пять лет? — после паузы раздалось в тени.

— Что именно? — настал мой черёд издеваться.

Мы всегда должны быть квиты, так мы привыкли — отвечать любой взаимностью.

— Значит Анна Явницкая вот уже пять лет как студент экономического факультета? Как ты умудрилась?

— Откуда ты знаешь? — поспешно спросила я. И пожалела. Что значит умудрилась? Ну я тебе дам. — Ты вроде не урод, чего скрываешься в тени?

И снова не то, что крутится в голове.

— Вот спасибо, значит ты считаешь меня красивым? — сарказм сочился из его уст точно сок перезрелого персика.

С этими словами Максим с ужасным скрипом, кажется даже специально, передвинул ножки кресел ко мне поближе и к свету от ночной луны.

Глаза глядели прямо, не скрывая азартного блеска. Не как в лесу. Тогда они горели злостью. Не как за столом. Тогда холод излучал каждый взмах ресниц.

— Зачем тебе меня видеть? Зачем тебе вообще это желание?

— Я привыкла смотреть в глаза человеку, с которым разговариваю, особенно когда он самый тайно проник в закрытые для него довери.

Максим засмеялся. Голосом полный презрения. Это вторглось в сознание ушатом воды. Этот тон не был похож ни на один другой, которым меня одаривали. Даже когда я в детстве сожгла его школьную форму. Тогда он получил по полной программе и от родителей, и от преподавателей, ведь школа не допускала к занятиям без формы. Кто же знал, что его родители уже тогда испытывали финансовые трудности. Но и тогда он себе не допускал лишнего.

— Ты боишься?

— Ты не ответил на мои вопросы, почему я должна отвечать на твои?

— Да, я что-то слышал о равноправии полов.

Во мне бурлил сумасшедший коктейль из разномастных чувств — растерянность, непонимание, злость, гнев, восторг.

Не обошлось и без последнего, и злость моя росла пропорционально восторгу. Как же, в моей комнате находится тот самый человек, который снился почти каждую ночь, который проник слишком глубоко, слишком сильно, который смог задеть фундамент.

Он смотрит на меня в одной сорочке… Гормоны бились о выставленную, но едва держащуюся стену невозмутимости. Мол, не хотим мы никого и грудь не наливается тяжестью. Восторг отвергал любые доводы рассудка. “Ему плевать, кричал здравый ум, Максим пришел только поразвлечь свое эго.”

Но как бы я не злилась на себя за это, радость вгрызала себе путь через боль, сквозь те ножи, которые так же накрепко торчат в моей груди.