Испытания

Григорий полулежал на тахте, глядя в сумрак комнаты, освещенной лишь настольной лампой, и холодел от только что изведанного чувства потери. С горьким удивлением понимал он, что не замечал хода времени; время не касалось Аллочки Синцовой, до сегодняшнего дня она была все той же девушкой, с которой он целовался в Приморском парке Победы. И только сейчас она изменилась. Ее место заняла женщина, которая сегодня сказала: «Ты прости меня» — и сухими глазами пристально и холодно посмотрела на него. А может, он знал это и раньше, может, уже не раз до этого видел женщину с холодными глазами и только, боясь сердечной пустоты, тешил себя обманом?.. Нет, он, Григорий, не обманывал себя, он любил ту девушку всегда… Не надо было ему приходить в этот институт. Ведь, работая на заводе, он уже свыкся с отторженностью от нее, и редкие встречи, когда он приходил к ней и к Игорю Владимировичу, уже не травили душу болью. И чувство к Алле становилось каким-то все более прозрачным и спокойным, лишенным горечи и горячности, как возвышенная и безответная любовь, о которой писали в старых романах. Так зачем же, зачем он пошел работать сюда? Разве не знал, что будет видеться с ней каждый день, и все начнется снова, — и боль, и нежность, и отчужденность? Зачем же он согласился на это? Ведь он же не хотел, отказался в первый раз. Это Игорь Владимирович настоял и уговорил. Всегда Игорь Владимирович. Как удобно иметь в жизни человека, на которого можно указать пальцем: это он, он виноват во всем. Игорь Владимирович сделал Григория Яковлева таким, каким он не хотел быть. Игорь Владимирович отнял у него Аллу. Игорь Владимирович заставил его заниматься этой выматывающей, как болезнь, работой, заставил делать этот автомобиль, который не смог создать сам. Все — Игорь Владимирович.

Григорий полулежал на тахте и чувствовал, как загораются жаром скулы и перехватывает дыхание от жалости к самому себе. Но он почти не умел врать и тут же подумал: «А что тебе мешало стать другим, таким, каким ты хотел быть?» И казалось — не впервые задавал он себе этот вопрос, только раньше увиливал от прямого ответа.

Да он, Григорий Яковлев, отказался в первый раз, когда Игорь Владимирович предложил ему перейти на работу в институт. Теперь он понимал, что тот отказ не был искренним. Григорий хотел, чтобы Игорь Владимирович уговорил его, и во второй раз дал уговорить себя. Значит, в этом Игорь Владимирович не был виноват…

Алла… А почему он отпустил ее в ту ночь, отвез домой? Что же мешало Григорию тогда запереть дверь и сказать: «Оставайся»? Боялся, что скажет «нет»? Наверное, боялся. Потому что сказанное Аллочкой «нет» обрывало бы все. Оно значило бы, что он просто не нужен, отвергнут. И он невольно защищался напускным спокойствием. И то, что, всхлипывая, говорила Аллочка тогда, когда он грел ее застывшие ступни в своих ладонях, возводило на Григория напрасную вину. Возможно, он и чувствовал фальшь, но принял эту вину на себя. Ему самому легче было думать так, чем услышать «нет».

Григорий полулежал на тахте с невнятными мыслями, испытывая горечь от них и презирая себя за эту горечь и за эти мысли, как за душевную слабость. И с холодным ожесточением он задал себе вопрос, который невысказанно был в нем всегда и которого боялся: «А почему она не осталась сама?» Он даже усмехнулся злорадно в сумрак комнаты, будто вопрос этот был обращен к кому-то другому, кого он судил с неприязнью и мстительностью. Он всегда понимал, что после этого вопроса не останется ничего, и поэтому гнал его, старался забыть, но теперь уже нельзя было уйти от него. Он не умел врать себе больше, чем другим, и ответ был только один: «Она не осталась потому, что не хотела — не хотела никогда».

Яковлев сжал губы и рывком встал на ноги. Он почти физически ощущал, какая внутри пустота, словно впервые поднялся после злой и долгой болезни, но в этом было и облегчение. Он закурил и стал стелить постель.

6

После мягкой сухой осени вдруг сразу подморозило, и пошел снег. Даже по тому, как он робко падал, и поспешно белил улицы и крыши, и пытался повиснуть на проводах, было ясно, что снег этот не ляжет на зиму. Но у Игоря Владимировича с утра появилось какое-то особенное настроение: совсем по-мальчишески казалось, что сегодня произойдет что-то радостное и необыкновенное. Он вышел утром во двор, чтобы завести и прогреть «Москвич», прежде чем спустится Алла, вдохнул холодный, пахнущий свежестью и леденцами воздух, нагнулся, свалял крутой снежок и, стыдясь самого себя и виновато усмехаясь, залепил им в ворота гаража. Железная коробка ответила глухим, но веселым гулом. Игорь Владимирович вообще любил зиму больше, чем весну или осень: всегда с наступлением холодов приходила бодрость, прилив сил. И сегодняшним утром на заснеженном дворе он почувствовал безотчетную радость. Дорога до института казалась неутомительной и даже приятной. Жена дремала на сиденье рядом. Алла в последнее время плохо спала и тяжело подымалась по утрам, у нее уже почти вошло в привычку дремать по дороге на работу.