Испытания

Кафе постепенно начало заполняться, за столики вокруг усаживались люди, у стойки уже выросла небольшая очередь.

— Ну, хоть какую скорость ожидаешь? — спросил художник.

— Максимальная должна быть сто сорок, расход топлива пять литров.

— Да, такой автомобильчик и я бы купил, — сказал Жорес с улыбкой. — Сколько будет стоить, не прикидывали?

— Нет, но, судя по весовому расходу материалов, по экономичности, машина, конечно же, должна быть недорогой. А по всем данным и по комфорту это вообще совершенно новая модель. Притом очень современная! — только сейчас Григорий понял, что он не подготовлен к ответу на многие вопросы, и недовольство собой вконец испортило настроение.

— Ты женат? — вдруг спросил Жорес.

— Нет… А что?

— Ты какого года?

— Тридцать второго, — ответил Григорий раздраженно и вопросительно посмотрел на художника.

— Ровесники… — Жорес помолчал в задумчивости. — Понимаешь, Григорий, только, бога ради, не подумай, что я тебя учить собираюсь… Когда человеку перевалило за тридцать, одиночество — штука вредная, разъедающая. Начинаешь все время копаться в себе, настроения всякие меняются каждую минуту, как у беременной женщины, недолго и мизантропом стать. — Он с виноватой улыбкой посмотрел на Григория.

То, что сказал Синичкин, было неприятно, но ссориться с художником не хотелось, и Григорий хмуро отшутился:

— Завтра же какой-нибудь лаборанточке предложу руку и сердце.

— Ну а что, у нас там девушки есть даже совсем ничего. Ты, вообще-то, был женат?

— Нет, не был я женат, как-то все то времени, то денег не хватало. Но никак в толк не возьму, почему это тебя заботит. — Яковлев еле удержался от резкости. — И какое это имеет отношение к автомобилю?

— Ну, не сердись. К автомобилю это имеет самое прямое отношение… Как бы это сказать ловчее… — Жорес потер лицо ладонью.

— Да ладно, говори. — Григорий скупо улыбнулся, глядя на растерянное лицо художника.

— Уж поскольку я берусь за эту работу, то это становится наш автомобиль, — слово «наш» Жорес произнес с особым нажимом. — Да и вообще-то такие вещи в одиночку не делаются. А у меня, прости за откровенность, такое впечатление, что ты мир потрясти задумал. Ладно, погоди возражать. — Художник выставил вперед раскрытую ладонь, увидев, что Григорий дернулся. — Конечно, до сих пор все так и выглядело: трое людей на свой страх и риск занимаются проектированием не совсем обычной, а может быть, и совсем необычной модели — бесплатно, без надежды на поддержку в процессе работы. Только хороший, отличный результат дает возможность заслужить признание — от самодеятельности сделать скачок к опытному образцу, к серии, и тэ дэ. Так?

— Ну, допустим, — угрюмо согласился Григорий: разговор ему не нравился, но какое-то не лишенное тревоги любопытство удерживало от того, чтобы оборвать не совсем, казалось, тактичные рассуждения Синичкина.

— Ну а если не выйдет? — спросил Жорес, наклонившись вперед; горлышко бутылки оказалось возле самого его лица, и он отодвинул бутылку резким движением руки.

— Как это не выйдет? Мы же два года убили. Тогда и браться тебе не стоит, — громко сказал Григорий; лицу стало горячо, дыхание сорвалось.

— Не кипятись. Может не получиться. Ведь мы, как-никак, господ Порше и Джакозу побить собрались. Но вот тут-то и разница между нашими подходами — я это сразу почувствовал.

Тревожное любопытство и волнение не отпускали Григория.

— Объясни. Пока не понял, — глухо сказал он.

— Если я взялся за это, — художник кивком указал на папку, которую Григорий оставил на столе, — то буду делать все, на что способен, можешь не беспокоиться. Но дело в том, что для тебя этот автомобиль — вся жизнь, будто он последний. А это неправильно, в корне ошибочно. Для меня-то жизнь включает многое, в том числе и этот автомобиль. И надеюсь, он не самый последний, и если снова неудача — я буду делать следующий. Словом, «дум спиро, сперо» — пока дышу, надеюсь. Тот не конструктор, кто думает сделать единственный автомобиль. Сделать и умереть — так, что ли?

Было видно, что Синичкин и сам волнуется. Он помолчал и добавил уже тихо и как-то грустно:

— Знаешь, я уже битый-перебитый, сколько этих нарисованных автомобильчиков я на стенку повесил!.. — Жорес поерошил свои и без того лохматые волосы и твердо закончил: — Я не предрекаю неудачу, всегда нужно надеяться на успех, иначе и работать не стоит. Но если не выйдет этот автомобиль, нужно делать следующий.

Григорий выпил вина, шумно вздохнул. Что-то было такое в словах Синичкина, чего он не мог ухватить ясно, до конца. И он спросил, стараясь быть небрежным и насмешливым:

— Ну хорошо. Но какое к этому имеет отношение, женат я или нет?

— Имеет, — устало отозвался художник. — Был бы женат, не думал бы, что один, чувствовал бы, что в твоей работе есть доля тех, кто работал до тебя, и доля твоей жены, хотя она, предположим, только котлеты жарила, и доля твоих детей, хотя они только мешали тебе своим шумом и криком и ты сто раз орал на них и думал, что сойдешь с ума. — Он подвинул стакан. — Плесни-ка мне. Я, понимаешь, не очень верю в гордое подвижничество.