Испытатели

Он огляделся кругом, увидел красное кольцо на груди. Но в окна кабины видел и другое: кругом были деревни, а в них жили люди. Он спасается на парашюте, а куда упадет и что натворит брошенная машина?.. И что он ответит на телефонный звонок директору завода, где тысячи людей день и ночь не выходили из цехов, создавая своего первенца?..

Гнев все больше закипал в сердце летчика. Но голова оставалась ясной, и промелькнувшая в ней мысль -- сорвать ногу с замка фигурами высшего пилотажа -- становилась все более реальной. Надо создать такие центробежные нагрузки, чтобы нога вырвалась из железной хватки замка. Машина, еще недавно его лучший друг, стала теперь врагом. И он схватился с ней, как с врагом, которого во что бы то ни стало надо укротить. И все завертелось и смешалось в невиданном вихре. Белые пятна облаков, синие между ними просветы, ангары, речушка, пионерские палатки на ее берегу -- все это спуталось в один клубок, у которого не было ни начала, ни конца.

Летчик яростно швырял свой самолет. С лихорадочной быстротой работала его мысль, а послушные ей руки заставляли самолет делать в воздухе такие фигуры, каких ему ни до, ни после этого не дано было совершать.

Машина бешено неслась вниз, резко взмывала к небу, кувыркалась, как брошенная вверх монетка. Она выла и стонала, но человек, у которого темнело в глазах и все тело болело от внезапно навалившейся тяжести, -- человек, стиснув зубы, молчал. Он был сильнее машины.

Но в то же время он чувствовал: надо передохнуть, и машина пошла по горизонту. Зеленый огонек попрежнему был в паре с красным: нога шасси крепко лежала в крыле.

А в воздухе можно было находиться всего лишь пять-шесть минут, -стрелка бензиномера ползла к нулю.

Летчик вытер лоб. Какой-то другой, сидевший в нем человек стал разворачивать машину на посадку. Но летчик сейчас же увидел перед собой ее обломки на земле: переломанные крылья, согнутые лопасти винта, поднятый кверху хвост.

На летчика с немым укором глядели воспаленные бессонными ночами глаза заводских работников, которые жили вот здесь, на аэродроме, жадно прислушивались к каждому слову летчика-испытателя и по его указаниям доводили свое детище.

Он разобьет машину, а потом все будут ломать голову над тем, что помешало нормально сработать шасси, и будут копаться в обломках, изучать всякие болты, трубки и гайки, чтобы следующая машина опять не выкинула такого фортеля.

Летчик нервно толкнул сектор газа. И снова небо смешалось с землей в безудержном вихре.

Супрун сразу даже не заметил того момента, когда погас красный и, весело подморгнув, вспыхнул зеленый огонек. Он это увидел, когда снова выровнял машину и его взгляд, скользнувший по приборам, увидел зеленый свет. Летчик даже не поверил вначале своим глазам, но полосатый стерженек, выползший из крыла, и отсутствие креста на аэродроме подтверждали, что теперь можно садиться и что можно будет на земле снова по-хорошему заняться машиной.

Eж

Вообще говоря, -- сказал техник Чижиков, -- я люблю больше помалкивать и слушать, что другие говорят. Но раз произошло такое редкое на нашем аэродроме событие, -- в жаркий день в столовой вдруг подавали холодное пиво, -- я не могу молчать. Тем более, что каждый из вас что-нибудь да рассказывал. Как вы думаете, -- спросил он у приятелей, сидевших с ним за одним столиком, -- какой из зверей поставил рекорд высоты?

-- Не "зверей", а "птиц", -- поправил его Иван Павлович, старый "бортач", в свободное время изучавший зачем-то анатомию и биологию.

-- Вот именно не "птиц", а "зверей"! -- вскипел Чижиков.

Эта поправка почему-то его так задела, что он им рассказал все, как было, хотя он и хвастал, что больше всего любит помалкивать.

-- Мы испытывали новый высотный четырехмоторный бомбардировщик, -начал Чижиков, -- насколько хорошо на нем летать и бомбить на больших высотах.

Дело было ранней весной. Погода под Москвой стояла слякотная. Тучи шли низко, цеплялись за аэродромную "колбасу", и мы, улучшив время, перелетели на один южный аэродром. Здесь все уже было в зелени, а в садах распустились всякие там почки-лепесточки...

Устроились мы неплохо, а на другой день Васька, моторист наш, раскопал где-то ежа и приволок его домой.

По его, ежиному, поводу возникло много разговоров, что, мол, делать с ежом. Сам же "именинник" всех дичился, неподвижно сидел в углу этаким колючим шаром и был полностью безучастен к своей судьбе.

-- Эх, Филька! -- вдруг крикнул наш моторист Вася, и еж высунул острую свою мордочку и хитро оглядел нас.

Так мы ежа и оставили у себя и звали его Филькой. Он прижился у нас, обвык, весело катался по полу и стал вскоре нашим любимцем.

Пока оснащали машину, мы похаживали в барокамеру тренироваться. А за нами был специальный уход. Ирочка, извиняюсь, Ирина Васильевна, врач по авиационной медицине, -- довольно симпатичная, к слову говоря, шатенка, -выстукивала и выслушивала нас и составляла на каждый день высотное меню: мол, вам нужно кушать витамины.