Испытательный срок

А Егоров смутился больше этого случайного посетителя. Как это вдруг обыскивать такого почтенного гражданина? Но делать нечего.

— Ну-ка, гражданин, поднимите, пожалуйста, руки.

На Егорова пахнуло запахом духов, хорошего табака и самогонки.

Человек в пенсне оказался нэпманом, совладельцем фирмы «Пётр Штейн и компания. Мануфактура и конфекцион».

Егоров вспомнил тот красивый магазин на Чистяревской, куда они заходили с Катей покупать сорочку. И не купили. Егоров больше не чувствовал почтения к этому человеку. Он сперва подумал, что это какой-нибудь профессор или доктор. А это нэпман, хозяйчик, частник…

— Держите, гражданин, ваши документы. А это у вас что?

— Это зажигалка в форме браунинга. Можете её взять себе…

Егоров легонько нажал курок, пистолет фыркнул, зажёгся огонёк. Егоров удивился: правда, зажигалка.

— Возьмите её, — опять предложил нэпман.

— На что она мне? — сказал Егоров и отдал зажигалку нэпману, хотя в самом деле занятная была зажигалка. Никогда такой не видел.

— Молодой человек, я надеюсь всё-таки, что эта наша встреча останется между нами, — улыбнулся тонкими губами нэпман. — Я тем более семейный человек. Мне будет неприятно. — И всё ещё дрожащими руками раскрыл бумажник. — Вот, пожалуйста, вам. Никто не видит. Это за ваше молчание. По случаю нашего такого малоприятного знакомства. В таком месте…

— Ну что вы, ей-богу, одурели, что ли? — отвёл его руку Егоров. — Для чего это?

Жур приказал отпустить нэпмана.

— А он мне деньги давал, чтобы я помалкивал, — засмеялся Егоров, когда нэпман ушёл.

— И ты взял? — спросил Жур.

— Ну, для чего?

— Значит, ты взятки не берёшь?

Тут только до Егорова дошло, что этот нэпман ведь правда предлагал ему взятку. Егоров покраснел; Он готов был сломать нэпману пенсне, переломать все кости. За кого этот нэпман принимает его, комсомольца Егорова? И как он сразу не догадался, что это ведь и есть взятка? Он думал, что взятки дают как-то по-другому…

Егоров выбежал на лестницу. Но по лестнице поднимались Воробейчик и ещё какой-то парень в дорогой пыжиковой шапке и в борчатке с мерлушковым воротником, с таким же мерлушковым, как на шапочке и на воротнике у Ани Иващенко, которую Егоров встретил вечером, несколько часов назад. Но теперь ему казалось, что это было очень давно.

Воробейчик подталкивал парня, а парень оглядывался и огрызался.

За ними шли ещё два человека, незнакомых Егорову.

— Вот он, гроза морей, — втолкнул в коридор парня Воробейчик.

— Прямо из Читы прибыл? — спросил парня Жур. — Папаша говорит, что ты в Читу отбыл…

— Я его с крыши ссадил, — кивал на хозяйского сына Воробейчик. — Он залез вон на ту крышу и постреливал вот из этой штуки, — Воробейчик достал из-за пазухи тяжёлый пистолет «кольт». — А я его тихонько из-за трубы, как кошка мышь. И ещё счастливый его бог. Я бы сделал из него покойника, если б он оказал сопротивление…

— Эх! — снял пыжиковую шапку хозяйский сын и шлёпнул ею об пол. Потом стал расстёгивать борчатку с оторванной полой.

Полу он оторвал, когда Воробейчик сталкивал его с крыши.

Под борчаткой у него были синяя косоворотка, опоясанная шёлковым шнурком с кистями, синие же брюки галифе и белые, измазанные в саже бурки, обшитые полосками коричневой кожи.

Егоров с интересом смотрел на него.

Это был первый крупный бандит, которого вот так близко увидел Егоров, настоящий бандит. Он только что прострелил ухо шофёру и мог убить шофёра. Мог убить кого угодно. И, наверно, убивал.

Однако ничего особенного всё-таки Егоров в нём не заметил. Хозяйский сын был похож на обыкновенных нэпманских сыновей, что торгуют в лавках на Борзовском базаре. И у него такие же, как у них, нахальные, насмешливые глаза. Он и сейчас не испуган, не растерян. Он только огорчён.

Вынув из кармана брюк расчёску, он, глядя в зеркало, стал расчёсывать мокрые волосы, кольцами слипшиеся на лбу.

— Для чего же ты учинил стрельбу? — спросил его отец, как спросил бы, наверно, всякий отец набедокурившего сына.

— Вы, папаша, не суйтесь, — ответил сын, собирая с расчёски опавшие волосы. Потом подул на расчёску и спрятал её в карман.

— Ну ладно, купцы, показывайте ваш товар, — улыбнулся Жур. — Ломик, надеюсь, у вас найдётся?

— Девок тут развёл! — закричал на отца сын. — Они все сыскные. Для чего они были тут нужны?

— Ломик, — повторил Жур. И спросил: — Сами будете поднимать пол или нам придётся?

— Я у вас на службе не служу, — огрызнулся сын. — И служить не буду…

— Это определённо, — подтвердил Жур. — Служить ты у нас не будешь, нет.

Зайцев уже где-то в коридоре добыл топор и долото.

— Это что тут, в углу? — показывает Жур. — Надо разобрать.

Зайцев разгребает какие-то тряпки, мочало — сперва ногой, потом руками. Егоров начинает ему помогать. Они вытаскивают из кучи тряпья ватное одеяло, тянут матрац, набитый мочалом.

И вдруг в самом углу испуганно заплакал ребёнок. Голый, худенький, лет, наверно, трёх, со всклокоченными волосами.

— Ну, ты сопляк! — сердито отодвигает его Зайцев. Он сердится сейчас на всё, на всех. Он уверен, чти таким сердитым и должен быть всегда работник такого учреждения.