Да, я очень восхищаюсь Россией. Может, об этом и не надо говорить вслух, но это так. Я думаю, они там действительно пытаются что-то сделать для народа. Конечно, было много крови и страданий, но подумайте, против чего они должны были бороться. Мой муж прямо расстраивается из-за этого. Он говорит, что мне надо ехать в Россию, если я уж так сильно за коммунизм. Он говорит, что восхищаться коммунизмом — значит хотеть изменений, и он считает, что я совсем не права, когда говорю, что хочу перемен, ведь у нас всего достаточно, мы довольны и дела идут хорошо. А я ему говорю, что это очень эгоистично и что при царизме многие думали так же, но когда ситуация так ухудшилась, что произошла революция, их уничтожили.
Я не говорю, что не нахожу недостатков в Соединенных Штатах. Я думаю, у нас куча ошибок. Мы теперь так говорим, будто всегда ненавидели войну и пытались ее остановить. Это неправда. Была возможность остановить войну, если бы этого захотели. Я помню, как Муссолини двинулся в Эфиопию. Я все думаю, что это, собственно, и было начало войны. А мы не были заинтересованы остановить это. Мой муж не выносит, когда я критикую Соединенные Штаты.
Манера постоянно повторять, что она расходится во мнениях с мужем, имеет с ним «политические разногласия» и «ужасные споры», позволяет предположить, что ее «прогрессивные» политические взгляды в сфере, не предполагающей ярко выраженных эмоций, являются рационализацией (оправданием) сильного отвращения к человеку, о котором она говорит: «Я не думаю, что мы можем жить только для самих себя». Можно предположить, что она хочет, чтобы он злился на нее, когда она выступает за Россию. В ее случае сознательность и разумность поверхностного мнения обусловлены сильной, вытесненной иррациональностью:
Интервьюеру не удалось узнать что-нибудь существенное о ее личной жизни. Вопросы, которые касались ее более глубоких чувств, она обходит. Разговоры о муже остаются на поверхностном уровне.
Однако когда разговор заходит на политические темы, по каким-либо причинам, не затронутым в интервью, и если они действительно имеют для нее большое значение, то она забывает о рациональности и дает волю своей мстительности. При этом она ощущает, что совесть у нее нечиста, как говорилось в приведенном ранее ее высказывании[16]
, и она «не слишком гордится своими антисемитскими взглядами».Он начинает с замечания, характерного для
Боюсь, что могу сказать о политике и правительстве не так много, как надо, но я думаю, что сейчас больше либеральных людей, чем некоторое время назад. Может быть, многим нравятся изменения, происходящие в Англии, — я не знаю.
Прежде всего он осторожно отвергает забастовки: