В пределах данной модели можно обнаружить определенные периодические «ритмы». Когда общество находится на стадии роста, оно дает эффективные и плодотворные ответы на брошенные ему вызовы. Когда же оно находится на стадии упадка, то оказывается неспособным использовать возможности и противостоять или даже преодолевать те трудности, с которыми сталкивается. Однако ни рост, ни распад, по мнению Тойнби, не могут быть постоянными или же непрерывными неизбежным образом. Например, в процессе распада за фазой разгрома зачастую следует временное восстановление сил, за которым, в свою очередь, следует новый, еще более сильный рецидив. В качестве примера Тойнби приводит установление универсального государства в Риме при Августе. Этот период явился временем восстановления сил эллинской цивилизации между предшествующим периодом «смутного времени» с его восстаниями и междоусобными войнами и первыми стадиями окончательного крушения Римской империи в III в. Тойнби утверждает, что ясно различимые ритмы разрушения-восстановления проявили себя в ходе распада многих цивилизаций — китайской, шумерской, индусской. Одновременно мы сталкиваемся здесь с явлением растущей стандартизации и утратой творческой способности — две черты, особенно очевидные на примере упадка греко-римского общества.
Критиками не раз отмечалось стремление Тойнби интерпретировать историю других цивилизаций в понятиях, характерных для эллинской культуры. Многие критиковали его за это, считая, что подобная тенденция привела ученого к созданию искусственных схем, в которые он пытался втиснуть все многообразие человеческой истории. Например, П. Сорокин писал по поводу теории Тойнби и аналогичных ей: «Ни реальные культурные или социальные системы, ни нации и страны как поля культурных систем не обладают простым и единообразным жизненным циклом детства, зрелости, старости и смерти. Кривая жизни особо больших культурных систем гораздо более сложна, разнообразна и менее однородна, чем жизненный цикл организма. Кривая флуктуации с непериодическим, постоянно меняющимся ритмом взлетов и падений, по сути, повторяющая вечные темы с постоянными вариациями, по-видимому, иллюстрирует течение жизни больших культурных систем и суперсистем более корректно, чем кривая цикла организма. Другими словами, Данилевский, Шпенглер и Тойнби видели только “три или четыре ритмических удара” в процессе жизни цивилизаций: ритм детства—зрелости—старости или весны— лета—осени—зимы. Между тем как в жизненном процессе культурных и социальных систем сосуществует множество разнообразных ритмов: двухударных, трехударных, четырехударных и еще более сложные ритмы, сначала одного вида, затем — другого…».{12}
Поздние работы Тойнби показывают, что он был очень чувствителен к критике подобного рода. Однако он утверждал, что для предпринимаемого им исследования, по крайней мере, важно начать с некоего рода модели. Его основные сомнения были по поводу того, идеально ли подходит выбранная им модель для поставленной задачи и нельзя ли будущему ученому, занимающемуся сравнительным исследованием цивилизаций, посоветовать лучшую, чтобы он мог использовать для проведения своих исследований все многообразие примеров, а не один какой-то пример.
Защищая свою позицию, Тойнби зачастую нападал на тех, кого называл «антиномическими историками», — сторонников догмата о том, что в истории нельзя найти какого-либо рода модель. Он полагал, что отрицать существование моделей в истории — значит отрицать возможность ее написания, поскольку модель предполагается всей системой концепций и категорий, которыми историк должен пользоваться, если он хочет осмысленно говорить о прошлом.
Что же это за модели? В некоторых своих произведениях Тойнби высказывает предположение, что необходимо выбрать между двумя, по сути, противоположными точками зрения. Либо история как целое соответствует некоему единому порядку и плану (или служит его проявлением), либо же она — «хаотичный, беспорядочный, случайный поток», не поддающийся никакой разумной интерпретации. В качестве примера первой точки зрения он приводит «индо-эллинскую» концепцию истории как «циклического движения, управляемого безличным законом»; в качестве примера второй — «иудео-зороастрийскую» концепцию истории как движения, управляемого сверхъестественным интеллектом и волей. Попытка скомбинировать две эти идеи, по-видимому, лежит в основе собственной картины человеческого прошлого, как она предстает в последних томах «Исследования истории». В них явно высказывается утверждение о том, что возникновение и упадок цивилизаций могут поддаваться телеологической интерпретации.