Исследование о человеческом разумении

Во-первых, мне думается, что теория о всеобъемлющей энергии и деятельности Верховного Существа слишком смела для того, чтобы убедить человека, вполне осознавшего слабость человеческого разума и те узкие пределы, которыми последний ограничен во всех своих операциях. Пусть цепь аргументов, ведущих к ней, в высшей степени логична, все же у нас должно возникнуть сильное подозрение, если не полная уверенность, что эта теория выводит нас за доступные нам пределы, коль скоро она приводит нас к столь необычайным и далеким от обыденной жизни и опыта заключениям. Мы попадаем в сказочное царство, еще далеко не достигнув последних ступеней своей теории, но там у нас уже нет оснований доверять нашему обычному методу аргументации или признавать основательность наших обычных аналогий и вероятностей. Наше мерило слишком мало для измерения столь необъятных глубин. И как бы мы ни льстили себя надеждой, что на каждом шагу руководствуемся некоторым правдоподобием и опытом, мы можем быть уверены, что этот воображаемый опыт не имеет никакой основательности, поскольку его применяют к предметам, лежащим совершенно вне сферы опыта. Но мы еще найдем случай вернуться к этому позднее *.

* Глава XII.

Во-вторых, я не вижу никакой силы в аргументах, на которых основана эта теория. Мы и правда не знаем, каким образом тела действуют друг на друга: их сила, или энергия, для нас совершенно непостижима; но разве нам не одинаково неизвестны тот способ или та сила, которыми дух, даже верховный, действует на себя самого или же на тела? Откуда, скажите мне, мы приобретаем идею этой силы? Мы непереживаем и не сознаем ее в себе, у нас нет идеи Верховного Существа, кроме той, которую мы образуем путем рефлексии над своими собственными способностями. Поэтому, если бы мы сочли наше неведение достаточным основанием для отрицания чего-либо, мы пришли бы к принципиальному отрицанию всякой энергии в Верховном Существе, подобно тому как мы отрицаем ее в самой грубой материи, ибо мы, несомненно, так же мало понимаем действия первого, как и действия второй. Разве представить себе, что движение может возникнуть благодаря толчку, труднее, чем представить, что оно может быть вызвано хотением? В обоих случаях единственное, что мы знаем, - это наше глубокое невежество**.

** Мне незачем подробно рассматривать здесь приписываемую материи vis inertiae, о которой так много говорится в новой философии. Мы узнаем из опыта, что тело, пребывающее в покое или в движении, остается в этом состоянии до тех пор, пока не будет выведено из него какой-нибудь новой причиной, и что движимое тело отнимает от движущего столько же движения, сколько оно само приобретает. Все это факты; говоря о vis inertiae, мы только отмечаем их, не претендуя на то, что обладаем идеей силы инерции, точно так же как, говоря о тяготении, мы подразумеваем определенные действия, не зная самой этой деятельной силы. Сэр Исаак Ньютон никогда не помыщлял лишать вторичные причины всякой силы или энергии, хотя некоторые из его последователей и старались утвердить подобную теорию, ссылаясь на его авторитет. Напротив, этот великий философ прибегал к некоему активному эфирному флюиду для объяснения всемирного тяготения, хотя из скромности и осторожности он признавал, что это просто гипотеза, на которой нельзя настаивать, не проводя дальнейших опытов. Надо признать, что есть нечто необычное в судьбе мнений. Декарт ввел упомянутое выше учение об исключительной всеобъемлющей активности Божества, но не настаивал на нем; Мальбранш и другие картезианцы положили его в основание всей своей философии, но в Англии оно не пользовалось авторитетом; Локк, Кларк и Кедворт не обращают на него никакого внимания и неизменно предполагают, что материи свойственна реальная, хотя и вторичная, производная сила. Каким же образом это учение стало столь преобладающим у современных метафизиков?

Часть II