Исследование о смертной казни

Если рассмотреть нравственное ее действие в этом деле, то оно оказывается также не менее ничтожным. Наказания производят более влияния по тому нравственному впечатлению, которое они возбуждают, чем по тому ужасу, который они вселяют. Законы почерпают силу более в совести людской, чем в людском страхе. Порицание и общественный стыд, неразлучные с некоторыми поступками, действуют гораздо могущественнее на предупреждение их, чем страх будущих наказаний. Относительно обыкновенных преступлений достоверны два факта: один — что действие, преступное по закону, действительно совершилось; другой — что оно действительно преступно; все согласны в этом; отвращение к этим преступлениям находится в сердцах всех. Оттого наказание за эти преступления сопровождаются нравственным действием. В преступлениях политических, напротив, два вышеприведенные факта или неизвестны, или сомнительны. Неизвестно или сомнительно, действительно ли поступок обвиняемого принадлежит к разряду тех действий, которые закон считает преступными; равным образом сомнительно и то, что действие, почитаемое законом за преступление, есть естественно и неизменно преступное. Первая неизвестность очевидна; всякий в настоящее время знает, что в преступлениях частных остается искать одного преступника, потому что преступление — дело дознанное; между тем как в преступлениях политических, как, например, в заговорах, в преступлениях против печати, нужно почти всегда отыскивать в одно время в ряду действий, более или менее имеющих значение, и преступление, и преступника. Что касается второй неизвестности, то она означает не то, чтобы можно общественный порядок оставить без защиты, а только то, что безнравственность политических преступлений не столь ясна, не столь неизменна, как безнравственность обыкновенных преступлений; она постоянно преобразуется или затемняется непостоянством дел человеческих; она изменяется, смотря по времени, событиям, правам и заслугам власти; она колеблется каждое мгновение под ударами силы, которая претендует формировать ее по своим капризам или по своим нуждам. Едва ли в сфере политики можно найти какое-нибудь невинное или заслуживающее уважения действие, которое бы в каком-нибудь уголке мира или времени не считалось по закону преступлением. В 1793 г. во Франции президент революционного трибунала Engrand d'Alleray допрашивал одного старика: «Разве вы не знаете закона, который запрещает посылать деньги эмигрантам?» — «Да, отвечал старик, но я знаю закон более старый, который повелевает мне поддерживать моих детей». Заключающаяся в этих словах истина всегда ею останется, вопреки всем кодексам. Преступники обыкновенные — убийцы, грабители — стоят в обществе особняком: они не имеют между честными людьми ни друзей, ни покровителей; они в войне с обществом. И когда постигает их наказание, это значит не одна власть, а и все общество против них вооружается. Совсем иначе поставлены противники правительства: они принадлежат обществу; они находят или надеются найти поддержку; они соединяются с тою или другою партиею, которой обещают помощь. Партия не хочет или не может того, во что они веруют. Нет нужды, они преувеличивают ее могущество, плохо знают ее намерения. В каждом прохожем, под каждою кровлею, где дымится труба, вор видит врага; политический деятель везде воображает союзников или, по крайней мере, обещает себе временное покровительство. Вследствие этого из всех средств, которыми власть располагает для достижения своих целей, менее действительна смертная казнь. Она раздражает противников, сообщает большую твердость их убеждениям, вместо того чтобы их изменять, разъединяет их с властью гораздо более, чем было до того. Если даже противники признают, что власть, определяя казни, действовала в своем праве, правительство теряет нравственное положение, потому что они считают себя стоящими в состоянии войны с нею.