Исследование о смертной казни

Итак, только благодаря тому, что исследование о смертной казни стало опираться на опыт, на факты из жизни народов, разработка этого вопроса представляет прочные результаты. Если от будущих работ можно ожидать дела, то только под условием, если эти работы будут направлены по указанному пути. Не так, впрочем, думают некоторые германские криминалисты, из числа коих мы назовем известнейших: Кестлина и Бернера; сам Миттермайер, который успехами своих работ единственно обязан опытному методу, заплатил в этом отношении дань общераспространенному среди ученых Германии мнению. Кестлин в своей системе немецкого уголовного права, при рассмотрении вопроса о смертной казни, высказал мысль, что решение этого вопроса возможно преимущественно только с точки зрения права. Под этою точкою зрения он разумеет главным образом абсолютные теории Канта, Гегеля, Абегга и Рихтера. «Здесь (т. е. при рассмотрении вопроса о смертной казни), — говорит он, — скорее необходимо отправляться от точки зрения абсолютных теорий — это будет тем беспристрастнее, что именно на этой почве стоят важнейшие защитники смертной казни». Он считает не стоящими никакой цены приводившиеся против смертной казни следующие основания: смертная казнь не нужна ни для устрашения, ни для безопасности; она отнимает у государства, может быть, способных к труду членов; она действует неравномерно, не приносит никакой пользы пострадавшему от преступления; она неделима; она невознаградима и невозвратима в случае ошибки. Трудно понять, на каком основании Кестлин считает юридическою точкою зрения теории Канта и Гегеля, защищавших положение: равное — за равное, кровь — за кровь; или теорию Абегга, оправдывавшего смертную казнь тем, что она есть служба идее. Чем эти теории заслужили большее право на название юридических, чем, например, теория, отвергающая устрашимость этого наказания, к которой Кестлин относится с полным презрением. Юридическою точкою зрения единственно следует называть ту, которая действительно опирается на законы человеческие. Трудно также понять, на основании каких данных он считает Канта и Гегеля важнейшими защитниками смертной казни: разве потому, что они считаются первостепенными философами. Важнейшим защитником или важнейшим противником никого нельзя назвать, кроме целых народов или человечества; один, два мыслителя — это капля в море. Если же можно назвать какого-нибудь писателя важным защитником, то только по важности его работ. Что же сделали Кант и Гегель для разработки смертной казни? Оправдывали это наказание положением: равное — за равное, жизнь — за жизнь. Но в этом положении нет ничего принадлежащего Канту и Гегелю: это теория, которой держалось первобытное человечество несколько веков и тысячелетий; следовательно, почтенным философам принадлежит только то, что они навязывали своим современникам те теории, которые — живые и деятельные в первобытное время — потеряли или почти потеряли главнейшую часть силы и устойчивости в новейшее время. Вот ошибки Кестлина, вытекшие из его главной ошибки; отсюда же происходит то, что, посвятив две страницы самой убористой печати вопросу о смертной казни, он употребил весь свой труд на полемику, не имеющую особенного значения; собственно, от себя он высказал одну мысль о смертной казни, именно: государство должно оставить существовать преступную личность, в которой всегда лежит возможность нравственного восстановления, т. е. основал свое опровержение смертной казни на теории исправления, теории относительной, к которой вместе с другими подобными теориями он неблагоприятно относится. Бернер в заключение своего небольшого труда о смертной казни счел нужным между прочим доказывать ненадежность и несостоятельность опытного способа исследования смертной казни и в частности статистических работ. Он говорит: «Результаты статистических выкладок в этой области останутся всегда крайне ненадежными, и путем простой эмпирии в вопросе о смертной казни никогда не придут к основательным выводам. Статистике и эмпирии оказывают много чести, когда от них ожидают отмены смертной казни. И не прозирают в глубину, когда вопрос о смертной казни выдают за простой вопрос пользы, относительно которого будто философия не может произносить своего голоса. И если придут к постепенной отмене смертной казни, то потомство припишет этот результат не статистикам, а тем благородным, блестящим философским умам, которые обняли вопрос о смертной казни в его отвлеченном корне (Gedankemwurzeln), напали на нее в принципе, исследовали ее правомерность, с убедительною серьезностью выставили святость жизни человеческой; от них движение против смертной казни получило свой первый толчок, и в их смысле оно должно быть приведено к концу». Бернер очень ошибается, когда хочет приписать отмену смертной казни каким-то блестящим философским умам, которые только выставили святость жизни человеческой и т. п. Большинство самых замечательных писателей, выставлявших святость жизни человеческой, отвергавших справедливость смертной казни и т. п., как то: Беккариа, Ливингстон, Люкас, Дюкпетье, в то же время прибегали к пособию заподозреваемой Бернером эмпирии, а последние три — статистике; лучшее и прочнейшее, что сказали эти писатели о смертной казни, было то, что основывается на опыте. Опытному исследованию англичане обязаны тому, что у них смертная казнь доведена до минимума, тогда как французы, несравненно раньше начавшие толковать о смертной казни с отвлеченной точки зрения прав человека, до сих пор не добились отмены смертной казни. Бернер напрасно пророчит, что потомство припишет отмену смертной казни блестящим философским умам; писатели и их поклонники, по склонности к самообольщению и идолопоклонству, пожалуй, могут себе, или тому или другому, приписать исключительную заслугу отмены смертной казни.