Исследования истерии

б) Она не могла разобрать слова, когда говорило разом несколько человек; такое случалось 27 раз; впервые это случилось опять–таки тогда, когда отец беседовал с одним своим знакомым.

в) Она не слышала того, кто обращался непосредственно к ней; такое случалось 50 раз; все началось с того, что отец как–то раз тщетно просил ее принести ему вино.

г) У нее закладывало уши из–за сильной тряски (в экипаже и т. п.); случалось такое 15 раз; все началось с того, что младший брат начал трясти ее в пылу перебранки, когда застал ночью за подслушиванием у дверей отцовской комнаты.

д) Она могла оглохнуть от страха, который вызывал у нее шум; происходило такое 37 раз; все началось после того, как у отца случился приступ удушья от того, что он поперхнулся.

е) Она могла оглохнуть в моменты полного помрачения со знания; случалось такое 12 раз.

ж) Она могла оглохнуть, если долго подслушивала, и когда к ней кто–нибудь обращался, ничего не слышала; случалось такое 54 раза.

Разумеется, все эти симптомы по большому счету тождественны и обусловлены рассеянностью, помрачением сознания или страхом. Однако в воспоминаниях больной между этими эпизодами проводилась столь четкая граница, что при малейшем нарушении порядка изложения ей приходилось вносить поправки, чтобы восстановить истинную последовательность событий, иначе она не могла продолжать рассказ. События, о которых она рассказывала, были столь скучны и незначительны, что при уточнении подробностей не могло закрасться подозрение, что она их выдумала. Проверить подлинность многих происшествий было невозможно, поскольку речь шла о душевных переживаниях. Об иных происшествиях и сопутствующих им обстоятельствах припоминали близкие пациентки.

При лечении этой пациентки я обратил внимание на следующую закономерность: когда она «выговаривала» симптом, последний проявлялся с удвоенной силой. Так, пока проводился анализ расстройства слуха, пациентка оглохла до такой степени, что временами мне приходилось общаться с ней при помощи записок. Как правило, поводом для возникновения симптома служил страх, который она испытала в период ухода за больным отцом, или какая–нибудь оплошность, допущенная ею по недосмотру, и т. п.

Ей не всегда было легко восстановить события по памяти и порой приходилось прилагать для этого немалые усилия. Однажды она вынуждена была прервать рассказ из–за того, что не могла припомнить, что последовало за описанными событиями; речь шла о галлюцинации, сильно напугавшей больную; как–то раз ей показалось, будто голова отца превратилась в череп. Пациентка и ее близкие припомнили, что однажды, еще будучи с виду вполне здоровой, она отправилась к одному родственнику, открыла дверь комнаты и тут же упала без чувств. Дабы во всем разобраться, она при мне снова отправилась туда, но при входе в комнату опять повалилась на пол без чувств. Прояснить все удалось во время вечернего сеанса гипноза; оказалось, что при входе в комнату она видела в зеркале, стоявшем напротив, отражение своего бледного лица, на месте которого возникала фигура ее отца с черепом вместо головы. Мы часто замечали, что в подобных случаях страх, который внушает воспоминание, препятствует его выявлению, поэтому пациентке или врачу приходится добиваться этого силой.

Сколь безупречна была внутренняя логика ее припадков, показал, в частности, следующий случай. Как уже отмечалось, в ту пору пациентка пребывала по ночам в condition seconde, то есть мысленно возвращалась в 1881 год. Как–то раз, проснувшись посреди ночи, она решила, что ее снова увезли из дома, и так испугалась, что переполошила весь дом. Объяснялось все просто. Накануне вечером нам удалось с помощью talking cure устранить зрительное расстройство, в том числе и то, которое появлялось у нее при condition seconde. Проснувшись ночью, она обнаружила, что находится в каком–то незнакомом помещении, ведь с весны 1881 года семья успела сменить квартиру. Эти довольно неприятные припадки удавалось предотвращать благодаря тому, что по вечерам я (по ее просьбе) прикрывал ей глаза и внушал, что она не сможет их открыть до тех пор, пока я сам не разбужу ее поутру. С тех пор переполох возник лишь однажды, когда она заплакала во сне и, просыпаясь, открыла глаза.

Поскольку в ходе анализа симптомов мы, преодолевая трудности, добрались до лета 1880 года, когда подготавливалась почва для ее болезни, я смог получить полное представление об инкубационном периоде и патогенезе этой истерии, о чем и собираюсь вкратце рассказать.