Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва

На стене дома в проезде МХАТа градусник показывал всего двадцать градусов. Хорошо, что июль нежаркий выдался. Переулок, перегороженный строительными лесами, стал узким и неуютным. Театр ремонтировали бесконечно долго. Олег любил МХАТ. Он вообще подходил к проблеме театра несколько консервативно. Ему нравились постановки традиционные, с мастерски написанными декорациями. Со звуками и шумом. Только тогда он мог полностью уйти в тот мир, который показывали на сцене, стать сопричастным к спектаклю. Он и МХАТ любил именно за эту традиционность и за твердое пристрастие к классике. Наумов смотрел здесь пьесы Чехова и Горького, современные он не любил за надуманность ситуаций. У него на работе хватало современных драм.

В кафе было пусто и тихо. Они заказали блинчики, яичницу с ветчиной и кофе.

– Как твоя собака? – Прохоров огляделся.

– Ты знаешь, как ни странно, но с ней в доме стало теплее. Только не говори, что мне пора жениться.

– А я и не говорю. Имя дал?

– Кузя.

– В духе времени. Если детей начинают называть Дарьями и Потапами, то собак уж сам Бог велел величать Кузьмами и Феоктистами.

– Ты прав, – улыбнулся Наумов. Он хорошо помнил скандал Прохорова с женой, пытавшейся назвать сына Федотом.

– Что-то стоит наше дело-то. – Прохоров пристально посмотрел на Олега. – А?

– Стоит.

– Ты веришь, что этот Бобаков убийца?

– Откровенно говоря, нет. Но он может указать на человека, причастного к этому.

В кафе вошли две девушки. Прелестные и юные. Лицо одной из них было удивительно знакомо. Они заказали мороженое, и Наумов услышал, как официантка спросила:

– На съемках были, Танечка?

– Да, Людмила Петровна, – низким голосом ответила Танечка.

– Повезло тебе, студентка еще, а так пошло…

В голосе официантки не было зависти, а звучало сочувствие приходящим сюда студентам знаменитого театрального училища, да и, наверное, многим актерам театра.

Олег с Прохоровым медленно, со вкусом пили кофе. Приятно было сидеть в этом тихом зале, где даже в воздухе носилось ощущение дремотного покоя.

Поэтому звук магнитофона от дверей был неожиданным, как выстрел.

В кафе ввалились, не вошли, а именно ввалились трое совсем одинаковых парней. Здоровенных, широкоплечих, с маленькими, смешно обстриженными головками. Один из них подошел к буфету, лег грудью на мраморную стойку.

– Хозяйка, коньяк есть?

– Нет, – неприязненно ответила буфетчица.

– А шампанское?

– И шампанского нет. Выключите магнитофон, вы людям мешаете.

– А где вы видите людей? – Он победно оглядел зал. – Впрочем, мы пока кофе выпьем.

Медленно, в такт музыке он подошел к столу девушек, придвинул ногой стул, сел.

– Мы вас не звали, – сказала Таня.

Двое его друзей уже усаживались за их стол, один обнял Таню за плечи, но она вырвалась и вскочила.

– Сиди, – парень дернул ее и посадил за стол, – с нами посидишь.

Его приятель что-то крутанул, и звук музыки стал невыносимо резким.

– Отдохнули, – зло сказал Прохоров и встал. Он подошел к ним, взял со стола кричащий магнитофон и выключил.

– Давно не получал? – изумился один из троицы. И они встали.

Олег подошел сзади, повернул главного, того, кто сел первым, за плечо. Пиджак у Наумова распахнулся, и он увидел, как растерянно забегали глаза парня, увидевшего рукоятку пистолета.

– Ну? – спросил Олег.

– А мы что? Ничего мы. Пошли, парни.

И они ушли тихо, как нашкодившие школьники.

– Спасибо вам, – с достоинством сказала Таня.

– Ничего.

Олег положил деньги на стол. День был испорчен.

У здания управления попрощались. Прохоров поехал домой к жене и сыну, которого ей так и не удалось назвать Федотом и пришлось смириться с именем Андрей, а Олег поднялся в кабинет. Он раскрыл папку с рукописью Бурмина и начал, перелистывая, искать фамилию Субботин.

Третий отрывок из повести Бурмина

…Вообще с Субботиным встретиться нелегко, хотя он три месяца назад вышел в отставку. Есть такие деятельные натуры, которые постоянно сами ищут себе работу.

Я рассчитывал увидеть Михаила Михайловича дома, а пришлось ехать на другой конец Москвы в училище, где он встречался с курсантами.

Субботина я увидел у клуба. Его окружили курсанты, видимо, наступила самая интересная пора встречи – пора личных вопросов. Я смотрел на Михаила Михайловича и никак не мог отделаться от ощущения, что меня обманули, рассказывая о нем. Мне говорили, что ему шестьдесят пять лет, что он трижды ранен, в отставку ушел по состоянию здоровья. Но, глядя на него, я не мог этому поверить. По мальчишеской стройности и живости он был не полковник, а лейтенант. Ни одного седого волоса, аккуратно подстриженные усы, раскованность жестов и слов.

Он заметил меня. Попрощался с ребятами, они отпустили его с видимым сожалением, и подошел.

– Вы Бурмин?

Я кивнул, неотрывно глядя на его орденскую колодку. Каких здесь только ленточек не было! Кроме пяти рядов наших, еще столько же иностранных.

– О чем вы хотите говорить со мной?

– Вам передавал Брозуль мою просьбу?

– Да. Я проконсультировался и кое-что смогу вам рассказать».

Рассказ М.М. Субботина