Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва

В кафе все столики были заняты. Народ сидел хорошо знакомый Долгушину. Люди были разные. Свой брат литератор, посещавший «Националь» по инерции, ведь когда-то именно это место было своеобразным литературно-артистическим кружком. Завсегдатаями кафе были Юрий Олеша, Михаил Светлов, драматурги братья Тур, Погодин, такие актеры, как Ливанов, Яншин, Грибов, Кторов.

В те годы этот уголок улицы Горького для многих стал вторым домом. Обшитый деревом, со старинной мебелью, с прекрасной сервировкой, он привлекал уютом и хорошей кухней.

Люди собирались здесь хорошо знакомые. Пили кофе, ели знаменитый яблочный пай, баловались коньячком.

Модным местом считалось кафе «Националь». Поэтому и наползли сюда окололитературные жучки, купающиеся в лучах щедрой славы известных людей, да и дельцы всех рангов тоже выбрали его своим убежищем. После революционных преобразований в системе общепита заменили столы, отодрали деревянные панели, сменили сервировку, даже земной шар из разноцветного стекла сняли. И кончился клуб. Стало кафе. Да разве только «Националь» обрядили в современные одежды? Мало кто из москвичей помнит, каким было кафе «Красный мак» и «Артистическое», как выглядел знаменитый «Коктейль-холл». Старый «Националь» кончился. Его постоянные посетители или ушли из жизни, или нашли другие места. А жучки и дельцы остались. Теперь это было их место. Здесь они вспоминали прошлое, рассказывая, как поили известных писателей и актеров. Рассказывали небрежно, как само собой разумеющееся. Да было ли это? Кто знает, кто знает. Наверно, все-таки не было.

Долгушин принадлежал к тем, кого принимали в свой круг знаменитости. Теперь он здесь стал звездой первой величины.

– Видишь того, в сером костюме? – говорили ему вслед. – Это писатель, друг Светлова и Олеши.

Теперь за его столик стремились попасть. Посидеть, поговорить с этим независимым человеком.

Народу было много, время обеденное. Но Долгушину стол резервировали.

– Пойдемте, Юрий Петрович, – сказала официантка Валя. Нет, уж не Валя, а Валентина Степановна. Внуки у нее росли. Но Долгушин помнил ее яркой блондинкой, хорошенькой, синеглазой, которая не раз в трудную минуту ссуживала деньги на кофе и коньяк молодому искусствоведу.

Он сел за стол.

– Что будете, Юра? – Теперь они вдвоем, теперь можно и просто по имени.

– Как всегда, Валюша, только бутылочку шампанского не забудь. Наташа придет.

Долгушин закурил сигарету, оглядел зал. Лица все больше знакомые. Вон барственно кивает человек из прошлого. Давно знакомый. Пьет кофе и что-то рассказывает молодому парню и его спутнице. Видимо, разворачивает перед ними книгу, которую никогда не напишет. Всю жизнь такой же. Одет поношенно-модно, с чужого плеча, дома курит «Дымок», а здесь достает из кармана «Мальборо». Проговорил до старости в кафе. Начинал хорошо, но остался на всю жизнь автором единственной книги, вышедшей еще в пятидесятых годах. А когда-то, что кривить душой, его рассказы увлекали Долгушина, когда они гуляли до рассвета по московским бульварам. Наверняка припрется сейчас и попросит рубль.

Человек встал, подошел к его столу.

– Привет, Юра.

– Привет, Виталий.

– Ждешь?

– Да.

– Ты понимаешь, есть идея, мы могли бы написать грандиозную вещь…

– Я всегда работаю один. Напиши сам, зачем делить славу?

– Я о тебе думаю.

Виталий присел. Оглядел стол. Потянулся к пачке сигарет.

– «Данхилл». Богатые люди – особые люди. Я возьму штуки три.

– Бери.

– Видел девочку?

– За твоим столом?

– Да. До чего хороша! Хочу пригласить ее к себе.

– Будешь рассказывать ей о новом сценарии?

– Ты думаешь, я на другое не способен?

Долгушин промолчал.

– Ты очень изменился, Юра.

– Мне через три года шестьдесят.

– О тебе плохо говорят.

– Кто и где? Те, что приходят сюда по вечерам и пьют кофе? Их мнение меня не волнует.

– Я защищаю тебя… Кстати, у тебя не будет трех рублей?

Долгушин достал пятерку, протянул Виталию. Тот оглянулся, взял еще три сигареты и, барственно кивнув, пошел к своему столу.

О том, что Наташа появилась в зале, Долгушин узнавал, даже если он сидел спиной к двери. Она входила, и на секунду наступала тишина. Мужчины прекращали говорить и жадно смотрели ей вслед. А она шла сквозь эту тишину, глядя прямо перед собой, равнодушно-усталая, привыкшая ко всеобщему восхищению. Долгушин смотрел, как Наташа идет через зал, обходя столики. Высокая, идеально сложенная, гордо неся коротко стриженную красивую голову, и в душе его пели трубы победы. Ведь именно он приручил это красивое умное существо, развел с мужем, заставил быть ему бесконечно преданной. Наташа подошла к столику, чмокнула в щеку поднявшегося Долгушина, села, достала из сумочки сигареты.

Она медленно мазала зернистую икру на хлеб, медленно пила шампанское.

Они молчали.

– Ну как? – нарушил молчание Юрий Петрович.

– Он согласен. Но просит сам знаешь что.

– Хорошо. Я дам ему эту картину. Только пусть начинает оформление.

– Он хочет, чтобы я с ним спала.

Долгушин зло ткнул сигарету в пепельницу.

– Юра, ты же все сам понимаешь.

– К сожалению, Ната, к сожалению. Понимаю, что надо, но не могу смириться.

– Мы с тобой смирились со многим.