Истина стоит жизни

Сколько времени продолжался этот кромешный ад, Спик не имел ни малейшего представления. Ему казалось, что настал конец его грешной жизни, что он уже в аду, и что теперь до скончания века будет продолжаться это непрерывное истязание звуком, светом, побоями и холодом.

Но конец все же настал. Град перешел в дождь, сила которого постепенно ослабевала, и вот уже снова над головой сквозь кроны притихшей листвы показалось голубое прозрачное небо. А дождь все еще лил, и было непонятно, то ли это деревья сбрасывают с себя дождевые капли, то ли в самом деле чистое небо сыплет запоздалым дождем…

До деревни оставалось полчаса ходьбы, но одежда за это время спереди высохла под ярким солнцем, клонящимся к закату, сзади же оставалась совершенно мокрой. Одновременное ощущение жары и холода вызывало электрическую дрожь. Спик подумал, что теперь не избежать нового приступа болезни. Но даже эта тревожная мысль не разрушила очарования великолепной картины заката. Перед ним в окаймлении мерцающей зелени молочайного кустарника с его хрупкими, словно коралловыми ветвями, чернело широкое ровное поле, кое-где уже покрытое изумрудными ростками. В стороне расстилались роскошные луга, на которых паслись стада серых, красных, черных, пестрых коров и быков, овец и коз.

Огромный желтый диск близился к горизонту, и на землю опустилась глубокая тишина. Ни единый листок не колыхался на придорожных кустах. Молочная дымка, которая в полдень затягивала небосвод, исчезла, и прощальные отблески уходящего дня облекали отдаленные контуры холмов в нежный багрянец… И вот уже солнце касается горизонта, быстро тонет за краем земли, над местом его погружения загорается золотисто-оранжевый костер, его сияние постепенными переливами через все более мягкие тона — шафранный, желтый, нежно-зеленый, прозрачно-лазурный — переходит в темно-голубую бесконечность небесного пространства…

Под гигантским баобабом посреди деревни как обычно сидели ваньямвези. Зачарованные игрой красок, они наблюдали величественное явление природы в благоговейном молчании…

«Чувствуют красоту! — подумал Спик. — В сущности, так ли уж они отличаются от нас, эти африканцы?»,

* * *

Носильщиков не хватало, но благодаря предупредительности шейха Амира, предложившего оставить у него на складах те грузы, которые не потребуются на пути к озеру Танганьика, экспедиция могла продолжать движение. С обратными караванами в Занзибар были отосланы письма и отчеты, карты и ботанические коллекции, а также несколько чучел, приготовленных Спиком за время вынужденной стоянки. Покидали Казе далеко не так торжественно, как вступали в него. Несмотря на продолжительный отдых, здоровье англичан в сырой низине Уньянъембе поправилось мало, и то один, то другой валился с ног от очередного приступа малярии. Белуджи как всегда на что-нибудь роптали и грозили покинуть караван. Охранники-рабы, оказавшись в такой дали от дома, тоже стали вести себя неспокойно, и после нескольких бурных объяснений Бертон решил отправить их восвояси, благо сократившийся караван не нуждался уже в такой сильной охране.

Снова потянулись дни за днями привычным размеренным ходом, который нарушался только мелкими дорожными происшествиями. В четыре часа, на рассвете, лагерь оглашался сигнальным «кукареку»: у новых носильщиков, так же как и у прежних, был свой будильник — красавец петух, которого они несли на шесте. Собравшись наскоро, без завтрака трогались в путь, чтобы как можно полнее использовать прохладное время суток. Пищу варили на большом дневном привале, который старались устраивать там, где есть вода и побольше тени; здесь, на пути к Танганьике, такие места попадались часто, не то что в выжженной Угого.

Послеобеденный переход теперь, как правило, отпадал, потому что во второй половине дня шли дожди, и лишь когда они бывали не особенно сильными, удавалось пройти еще несколько миль. К вечеру занимали какой-нибудь крааль и во второй раз варили пищу.

Растительность становилась все более пышной и богатой, саванна все чаще перемежалась с обширными массивами лесов; на склонах холмов попадались виноградные лозы, в низинах росли дикие бананы. Реки и ручьи становились многоводнее, и переправляться через них было все труднее.

Англичане продолжали болеть. Бертону в течение нескольких дней не повиновались ни руки, ни ноги, и он уже отдал все необходимые распоряжения на тот случай, если Спику придется заканчивать путешествие одному. Последний тоже временами едва держался на ногах и передвигался в брезентовом гамаке, который несли на плечах носильщики. У Спика к тому же стало что-то неладное твориться с глазами: временами он мог видеть не дальше нескольких шагов, и все предметы были для него как бы окутаны матовой дымкой.