Истина святых

Когда я приехала, люди толпились в общей зоне. Большинство сидели, читали, смотрели в окно, играли в настольные игры и карты. Не знаю, почему я ожидала, что люди будут разговаривать сами с собой в углу или качать воображаемых младенцев, но я была зла на себя за это. Я готовилась к худшему.

Мое тело было так напряжено, пока я шла до маминой комнаты, думала, что могу сорваться.

Комната была большой. Из окон открывался чудесный вид на тщательно ухоженный сад, на голубой, безоблачный день. Ее комната была украшена различными узорами, цветами и текстурами. Много фиолетового. Мама любила фиолетовый. На стенах у нее были мои фотографии, когда я была подростком, с выпускного, очень мало фотографий меня и ее, потому что мы не так часто были рядом на протяжении многих лет. Ведь большую часть времени мама была убеждена, что чудища пытаются украсть ее душу.

— Медвежонок? — спросила мама, моргая на меня.

На ней был фиолетовый велюровый спортивный костюм, волосы убраны с лица. Она выглядела юной и уязвимой.

Я натянуто улыбнулась, изо всех сил стараясь проглотить нервы. Я не совсем понимала, что с собой делать, где стоять, как быть. В последний раз я видела свою мать в позапрошлый День благодарения, до встречи с Джеем. Она была тихой, угрюмой, принимала лекарства, из-за которых становилась рассеянной, и это ее злило. Она ненавидела быть не в себе. Ненавидела то, что лекарства забирали у нее контроль над собой. Вот почему у нее было так много казусов за эти годы, и почему ей не стало лучше или, по крайней мере, качество ее жизни не улучшилось, как у подавляющего большинства людей с такими заболеваниями. Слабоумие сделало все еще хуже.

Она выглядела на десять лет старше, чем в последний раз, а ее глаза были такими пустыми, какими я их никогда не видела, даже когда она принимала самые сильные лекарства.

— Да, мам, это я, — сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

Я неуверенно пересекла расстояние между нами и притянула ее в объятия. От нее, как всегда, пахло жасмином, она казалась такой хрупкой и маленькой. Я беспокоилась, что слишком крепкие объятия могут сломать ей несколько костей.

Когда я отпустила ее, она обхватила мое лицо руками, ее глаза загорелись.

— Дорогая, ты прекрасна, — сказала она шепотом. Ее глаза изучали мое лицо. — И ты влюблена.

Я моргнула, глядя на нее.

— Откуда знаешь?

— Мама всегда знает.

Она отпустила мое лицо и улыбнулась мне, открытая, любящая — такая улыбка, от которой мое сердце начало тосковать по такой матери, какой она могла бы быть. Я знала, какой бы она была, если бы болезнь не забрала ее. От нас. Потому что мама была красива даже с годами, даже с легкой серой бледностью на лице. Даже несмотря на все это. В ней было нечто особенное. Именно поэтому мой отец влюбился в нее.

— Садись, — попросила она, указывая на плюшевое фиолетовое кресло в центре комнаты. — Я приготовлю чай.

Я осторожно села, положив сумочку на боковой столик, на котором стояла фотография в рамке, где она с отцом в день их свадьбы. Они целовались, мой отец крепко прижимал ее к себе, белая тафта взрывалась вокруг него. Мое сердце сжалось при мысли о счастье, которое они, наверное, испытывали в тот день. Любовь. Та, что должна была длиться вечно.

Я знала, что папа не переставал любить эту версию мамы. И я была уверена, что мама отвечала ему взаимностью. Любовь не имела ничего общего с тем, что их разделяло. Несмотря на то, что популярная культура любила изображать, было много вещей сильнее любви. Мне стало плохо от ощущения, что у нас с Джеем может случиться в один прекрасный день, — останутся фотографии, на которых наша любовь увековечится такой, какой она была до того, как жизнь разорвала ее на части.

— Как его зовут? — спросила мама, наливая чай в цветастую чашку с блюдцем в тон.

В ее маленькой комнате не было ни чайника, ни мини-кухни, наверное, она велела принести его до моего приезда. Приготовила две чашки. Должно быть, она взволнована. Не думаю, что у нее много посетителей, даже папа все еще работает целыми днями. Чувство вины кольнуло меня в живот, когда я осознала, как редко навещаю ее.

— Джей, — ответила я ей, наблюдая, как она пересекает небольшое пространство. Я хотела встать, помочь ей. Казалось, отнести две чашки слишком тяжело для маленькой женщины.

— Джей, — повторила она, протягивая мне чашку с блюдцем.

Я взяла, благодарная за то, что мне есть, чем занять руки.

Глаза матери остановились на бриллианте на моей левой руке, затем они расширились.

— О, боже мой, — прошептала она. — Ты выходишь замуж.

Я кивнула, неуверенно улыбаясь.

— Да.

Свет в ее глазах затуманился, а брови нахмурились.

— Что папа сказал по этому поводу?

— Он счастлив, мам, — ответила я, жалея, что не приняла предложение отца поехать сюда со мной. Я снова почувствовала себя маленькой девочкой, в меня закрадывались старые страхи, я вспоминала, как мама расхаживает передо мной с ножом в руке.

Тогда она была больна, напомнила я себе. Я была слишком мала, чтобы понять это. Она не собиралась причинять мне боль.