Истинная на двоих, или Краденая невинность

— Что это? — кивнула на содержимое. Отложив на минуту рукоделие, промолчала, что и так для него плела браслет — зачем лишний раз надежду давать. И себе, и ему.

— Выпей, когда лон станет полным. Несколько дней осталось, — положил у моих ног и отвернулся. — Чтобы у нас не было детей, — почти проглотил последние слова.

Я сидела неподвижно и смотрела на Армана неверяще, с тоской, потому что… Да не знаю, почему, просто было чувство, будто в этот миг он мое сердце с мясом вырвал из груди. Но почему сам тогда так переживает? Почему отвернулся и, сжав кулаки, сделал вид, что смотрит на огонь?

Мы все носим маски. И некоторые прилипают намертво, но под толстым слоем дубленой кожи все-таки есть настоящие, ранимые души, и Амран многое не говорит, но я вижу.

— Спасибо, — прошептала и, подцепив осторожно колбочку, примерила ее вес в кулачке, а после спрятала в свою сумку и надежно уложила между тканями, чтобы не разбилась.

Меня поразило, что оборотень дал мне выбор. Не настаивал, не давил, не заставлял… А ведь это противозаконно в их стране. Он на преступление пошел, хотя и так замарался из-за меня, на две жизни хватит.

Арман привстал, засуетился у импровизированного стола в виде покрывала. Выложил мясо на бумагу, добавил к нему лепешки и овощи. Достал две деревянные рюмки и бутыль с коричневатой жидкостью. Разлил содержимое и взглядом указал на рюмку.

— Выпьешь со мной? Может, теперь мы хоть немного на равных сможем поговорить?

— Я не знаю, — набирая еще бусины на нить, пожала плечами. — Я не умею пить. Вечно из-за алкоголя в истории попадаю, — и заулыбалась многозначительно, бросив в Армана взгляд.

— Думаю, тебе стоит извиниться за безродного пса и выпить за мое здоровье. Родители не узнают, обещаю, — ласково рассмеялся эртинец и протянул мне рюмку. — Будет нашей тайной.

— Зато, Ваше Лохматое Высочество — точно угадала, а ты даже не моргнул, обманщик, — я перехватила сосуд и случайно коснулась его пальцев. — Извини, — прошептала.

— Меня всегда удивляло твое чувство такта, когда оно не нужно, — хмыкнул Арман. — Я вас, дорогая принцесса, не раз без панталон видел, а вы боитесь руки моей коснуться, — и залпом опрокинул свою порцию.

— Это я… извинилась за «безродного пса», — и, выпив вино, откашлялась от его крепости. — Что за… — скривилась, терпкий вкус сковал горло, — гадость… Из чего оно?

— Это настойка из лесных трав. Мощная вещь… Ты сейчас поймешь, — заразительно рассмеялся оборотень и налил еще. — Мне же надо наконец узнать, что за шрам у тебя и как появился. Выпивай и рассказывай, — подтолкнул ко мне рюмку.

Я крепко взялась за нее дрожащими пальцами и замотала головой.

— Я не готова об этом говорить, Арман, — повернула лицо к костру и, подставив его теплым языкам света, выпила вторую рюмку, после чего поставила ее назад.

— Хорошо, не будем, — сказал оборотень и, растянувшись на покрывале полубоком, посмотрел на пламя, которое огоньками заплясало в отажении его широких черных зрачков.

— Когда мне было пятнадцать, сильно заболел дедушка, — я легла рядом с Арманом и провела ладонью над его плечом. Мне хотелось прикоснуться к нему, безумно, но он сам говорил, что каждая близость все лишь усложняет. — До сих пор не верю, что его нет, — голос дрогнул, я повернулась на спину и сжала пальцами горло. — Почему я это сказала? Я же не хотела.

Арман подтянул меня к себе и прижал спиной к груди, подложив мне под голову руку. Провел ладонью по изгибу талии и, переместившись ниже, нежно погладил бедро.

— И что было дальше? — прошелестел над ухом ласковый голос. Эртинец коснулся колючей щекой моей шеи и подтолкнул: — Рассказывай.

— Я почти никогда не плачу, — прикрыла глаза и сглотнула тяжелый ком во рту. Правда катилась из меня лавиной. — В детстве сестры называли меня сухарем из-за этого… И не зря, друзья даже спорили, заплачу я или нет, когда с лошади упала перед совершеннолетием. Увы. Ни слезинки. А когда хоронили дедушку, я задыхалась, потому что никого ближе него у меня не было и нет. Я пыталась заплакать, честно, но не получалось. Я хотела этого, а в груди что-то держало, морозило слезы, высушивало их на подходе. — До боли в пальцах сжала руку Армана. — Вечером я сбежала из душной комнаты,

залезла на дуб, что рос недалеко от замка, и сидела там с фамильяром до глубокой ночи. Плакала навзрыд, как никогда, и не могла остановиться. Тогда не удержалась на ветке, сломала ключицу и руку, вот шрам на память и получила. Больнее, чем в ту ночь, мне было лишь тогда, когда позволила тебе добровольно к себе притронуться второй раз, — я судорожно вдохнула, осознавая, что сказала, и запечатала губы рукой. Неистово зашептала, повернувшись к оборотню: — Пустынные мраки, что со мной? Что я несу? Это ты сделал?

Он смотрел на меня ошарашенно. Рука, что до этого обнимала, отдернулась. Качнув головой, Арман несмело заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо. Заглядывал в глаза и поджимал губы.

— Я не знал… Прости… Все никак понять не мог, почему ты так себя повела. Вот я урод, — отвернулся и прикрыл глаза ладонью.

Я легла на живот и положила голову на сложенные руки.