Истинная поневоле

Боль прекращается через минуту-две, но чувства облегчения не наступает. Какое облегчение после всего, что я увидела? Даже когда мои глаза начинают слипаться, я стараюсь разлепить их, на случай того, чтобы рассмотреть своего волка, входящего в дверь спальни.

Но рассматривать некого.

— Мне нужен Доминик, — повторяю я, с трудом выталкивая из себя слова. — Это не каприз. Он лекарство.

— Я понимаю. — Доктор сжимает мою ладонь. Это лучше всяких датчиков, но помогает относительно.

— Где альфа Экрот? — слышу сквозь дремоту голос Милтона.

— Он не может приехать.

— Он должен.

— Я знаю. Но он не может.

Потому что он в тюрьме.

Это моя последняя мысль, перед тем как провалиться в сон.

Точнее, в тот же самый, преследующий меня кошмар, в котором я вижу, как горит машина Дэнвера. Он шевелится, окровавленными волчьими лапами тянется ко мне сквозь разбитое лобовое стекло. И я срываюсь с места, бегу к нему, чтобы помочь, чтобы вытащить его оттуда, пока огонь не добрался до бензобака.

Дергаю на себя дверцу, но ее заклинило. Когда же хватаю за лапу в попытке вытащить мужа, вскрикиваю от боли — длинные когти полосуют предплечья, вонзаются в кожу. По лицу Дэнвера, все еще человеческому лицу, течет кровь, глаза горят яростным желтым огнем.

— Мы пара, Чар, — зло выплевывает он, — поэтому ты сдохнешь вместе со мной!

Дэн рывком втаскивает меня в авто, будто я ничего не вешу, и мир взрывается светом и болью. Я кричу. Кричу и рвусь наружу.

К неуклюжему белому волчонку, что скулит на шоссе. Даже сквозь огонь, разбитые стекла и собственную боль я вижу его и понимаю, что это мой малыш. Он плачет, пытается подойти ближе к языкам пламени, но всякий раз пугается и отступает. Он напуган, и во мне просыпается столько первобытной ярости, что я бросаюсь на Дэна, зубами вгрызаюсь в его горло, когтями раздираю его тело и, высвободившись, не замечая его криков, выпрыгиваю через окно.

Закрываю волчонка собой, когда машина взрывается снова. Боль тоже взрывает мое тело изнутри. Волчонок подползает ко мне, лижет мое лицо, падает рядом и тычет носом в бок. Мне хочется сказать, что все будет хорошо, но я не могу произнести ни слова. Тогда волчонок начинает рассеиваться, звездами растворяться в нереальной реальности сна, и я кричу:

— Нет!

Кричу, но с губ срывается полный отчаяния вой.

Остановите это! Кто-нибудь!

Доминик!

Стоит мне подумать, как мы с волчонком оказываемся в заснеженном лесу, и на поляне появляется огромный белый волк. Боль разом прекращается. Весь этот кошмар прекращается. Волк подходит к нам, и волчонок сильнее жмется ко мне. Но я подталкиваю его носом к отцу, сама поднимаюсь на трясущихся лапах, обессиленная, практически ползу к Доминику.

Стоит нам соприкоснуться горячими носами, меня охватывает знакомым чувством защищенности, спокойствием и теплом.

Я просыпаюсь в объятиях Доминика и чувствую, что щеки мокрые от слез. Он слегка отстраняется, но только для того, чтобы заглянуть мне в лицо и стереть слезы.

— Ты пришел! — выдыхаю я.

— У тебя были сомнения?

— Нет. — Я утыкаюсь носом в его плечо — нормальным носом, кстати, — и вспоминаю о кошмаре. — Я была волчицей. Во сне.

Он замирает, но только на мгновение, потом продолжает меня гладить, не только по щекам: по голове, по плечам, по спине. Сейчас в его жестах нет сексуального подтекста, только забота.

— Я видела нашего ребенка. Он такой хорошенький в образе волчонка.

— Он?

— Он, — киваю я. — Ты выиграл, это мальчик.

— Это наша общая победа.

— Согласна.

Я ничуть не жалею, потому что уже люблю этого волчонка.

— С ним все в порядке? — спрашивает вервольф, и я улавливаю его напряжение.

— Да, — подтверждаю я. — Да, он по-прежнему с нами. Но больше не оставляй меня так надолго. И больше никаких волчьих боев!

Только сейчас до меня доходит, что Доминик непривычно пахнет. Что в запах пота вплетается еще один — аромат крови, запекшейся на его коже.

Я слишком откровенно принюхиваюсь, поэтому он замечает:

— Все нормально. Я спешил к тебе, поэтому не стал принимать душ.

И я ему благодарна за спешку.

— Почему… — Мне хочется спросить, как так произошло, что он здесь, а не в тюрьме, но я не должна знать про арест. Я еще не поняла, хочу ли я признаваться Доминику в том, что все подсмотрела. По правде говоря, я не хочу новых ссор, особенно сейчас, когда нам так хорошо. Поэтому осекаюсь и задаю другой вопрос: — Почему ты так долго не шел?

По лицу Доминика видно, что он не желает отвечать, но после минуты колебаний все-таки отвечает:

— Я могу рассказать позже? Ночью у тебя был приступ.

Уже утро? За окном так темно и валит снег, что сложно понять, сколько сейчас времени.

— Лучше сейчас. Пока ты рядом.

— Хорошо, — соглашается он. — Тем более что ты все равно узнаешь из новостных лент или еще как-то.

Видно, что ему это не нравится, и будь его воля, Доминик отрезал бы меня от всех новостей.

— Я сразился с Бичэмом и выиграл, но копы устроили облаву и всех арестовали. Я провел несколько часов в полицейском участке, пока мой адвокат во всем разбирался и вносил залог. Чуть с ума не сошел, потому что все время слышал, как ты меня зовешь.

Мои глаза расширяются.