Истинная поневоле

Следующий удар Доминика, кажется, ломает переднюю лапу Хантера, потому что она изгибается под каким-то совсем неестественным углом. Но Бичэм отпрыгивает в сторону, на траву, и встречает нападение противника уже со сращенной конечностью.

Две секунды на регенерацию кости?! Две секунды!

— Знаешь, почему волчьи бои так популярны? — интересуется Кампала.

— Потому что это грязно? — предполагаю я.

— Нет. Потому что они могут длиться долго. Очень долго. Пока от усталости не замедлится скорость регенерации и они не превратятся в обычных зверей.

Я сглатываю и уже не уверена, что могу все это выдержать. Это всегда так? Это норма для волчьих боев или для вервольфов в принципе? Чего еще я не знаю об их мире и хочу ли знать? Знаю только, что этот бой для меня превращается в бесконечный.

Я вздрагиваю, когда от мощного удара белый волк отлетает в сторону и ударяется о валун. Не слышу, но чувствую хруст его костей на каком-то уровне, как если бы меня саму швырнули через половину ринга. Только будь на месте Доминика я, то там бы и осталась лежать, а он поднимается, правда, трясет головой и уже тяжело опирается на лапы. Хантер же напоминает не знающую усталости машину для убийства.

— И это все? — продолжает комментировать ведущий. — Вот она, старая школа против новой. А когда-то молодой альфа тоже был нашим чемпионом!

— Что это значит? — хриплю я.

— Экрот тебе не рассказывал? — усмехается Кампала. — Я думал, между вами нет секретов?

Задуматься не успеваю. Доминик снова летит на камни, Хантер нависает над ним, а я зажимаю рот ладонью, чтобы не заорать. Потому что острые зубы вот-вот сомкнутся на шее моего волка.

Клац.

Зубы Хантера хватают воздух: Доминик в последнюю минуту извивается и ныряет под брюхо серому.

— Хитер, — не то с досадой, не то с восхищением говорит Кампала.

Вой Хантера полон боли и ярости, а белоснежный волк атакует и атакует без передышки. Удар за ударом. Пока Хантер не приходит в себя, и вот они снова катаются по песку, земле, траве. Разобраться в этом клубке уже просто невозможно.

Поэтому, когда Доминик оказывается сверху, прицеливаясь к шее хрипящего Хантера, я вскрикиваю:

— Он победил!

— Пока нет! — рычит Кампала.

Словно в подтверждение его слов, вспыхивает яркий свет, и через двери в зал устремляются отряды людей в форме и с пистолетами. Возникает паника, зрители вскакивают со своих мест, никто уже не смотрит на ринг. Одна из камер выхватывает женщину в первых рядах, и я ее узнаю.

Сержант Лабрю?!

Именно сержант первой добирается до ведущего и микрофона, чтобы прекратить общее «веселье», объявив:

— Полиция Крайтона! Все арестованы!

ГЛАВА 11

Камеры снова отключились, а я отвлеклась на Лабрю и не успела выхватить взглядом Доминика и Хантера. Отключились не только камеры, но и сам Кампала, полностью отрезав меня от происходящего на волчьем ринге и от возможности поинтересоваться: «Какого беса?» Ведь совершенно ясно, что полиция появилась не просто так.

Он это спланировал!

Могу поклясться чем угодно, он обо всем знал. И сейчас там всех арестуют. Доминика арестуют!

Нужно рассказать обо всем Оуэну!

Я вскакиваю на ноги так резко, что ноутбук летит на пол, и тут же падаю обратно, потому что низ живота сводит судорогой. Хорошо знакомой судорогой, скручивающей всю меня в тугой узел боли. Телефон выскальзывает из ледяных пальцев, и все, что я могу, — свернуться в клубок, обхватить себя руками и дышать, как меня учили на курсах медитации.

Дышать, дышать, правильно дышать.

Правильно получается через раз, потому что мое тело будто выжимают, пропуская через центрифугу боли. Поэтому я то сжимаю зубы, то хватаю ртом воздух.

В голове маяком горит: «Я должна помочь Доминику». Но как ему помочь, если он там, а я здесь и даже сама себе помочь не могу.

Нет, не те мысли!

Нужно успокоиться. Успокоиться ради ребенка.

Новая судорога такая сильная, что терпеть больше нет сил, и я кричу. Кричу во все горло. Если бы еще от этого становилось легче? Но легче только до следующего витка приступа.

— Шарлин? Шарлин!

Мужские руки на моих плечах сначала приносят радость и надежду, но тут же губят ее в зародыше: это не Доминик, а Оуэн.

Это всего лишь Оуэн, и мне хочется заплакать.

— Милтон, приезжай немедленно!

— Мне нужен Доминик, — хриплю я.

Когда он обнимает меня, все проходит, как бы странно это ни звучало. Эта какая-то волчья особенность.

Но его рядом нет, и поэтому я чувствую, на каком-то инстинктивном уровне чувствую, что мой малыш готов меня покинуть. От этого чувства уже хочется не плакать, а выть.

Маленький. Маленькая. Кем бы ты ни был, держись! Мама со всем справится, папа тоже. Только не покидай меня, пожалуйста, не покидай нас.

Я повторяю и повторяю это в своих мыслях столько раз, что попросту сбиваюсь со счета. До самого приезда доктора, который тут же вкалывает мне кучу каких-то препаратов и подключает к каким-то аппаратам.