Истинные приключения французских мушкетеров в Речи Посполитой

— Да, любезный Анри, расскажите. Мне, право, не терпится услышать всю правду о человеке, который чуть было не погубил меня. — Д’Артаньян метнул при этом взгляд на Атоса, силясь понять, не задел ли он чувства друга.

— Ну, что ж, извольте. Как я уже сказал, известно о ней немного. Сама она из Нидерландов, однако довольно долго жила в Лондоне, от того, вероятно и родилась легенда о ее британском подданстве. Ей 27 лет. Одно время была поверенной штатгальтера принца Фридрика-Генриха, но я не могу с уверенностью сказать, поддерживает ли она связи с нынешним принцем Оранским.

— Не дурно, Анри, не дурно… Но связана ли она каким-то образом с Францией? — поинтересовался д’Артаньян.

— Полагаю, что да. По крайней мере, ей приписывали дружбу с герцогиней де Монбазон. Осведомленные источники утверждают…, — тут Арамис напустил на себя такую важность, что даже загрустивший было Атос прыснул от смеха.

— Так что утверждают осведомленные источники? — Портос горел нетерпением узнать очередную тайну французского двора.

— Я не могу этого утверждать, но люди, которым у меня есть все основания доверять, дали понять, что скандал с письмами герцогини де Лонгвиль не обошелся без ее участия.

Арамис обвел друзей многозначительным взглядом.

— Невероятно! — воскликнул Портос, который, казалось, был гораздо большим любителем скандальных историй, чем все остальные.

— А как она оказалась в Польше и, главное, как она смогла раскрыть тайну д’Артаньяна? — сказал вышедший, наконец, из задумчивости Атос.

— Трудно сказать. Однако, зная, что герцогиня де Монбазон находится в непримиримой оппозиции к Мазарини, можно предположить, что с этим как-то оно и связано.

— Это вполне логично, — согласился д’Артаньян.

Портос одобрительно крякнул, Атос промолчал и, казалось, снова ушел в себя.

— Но дело вовсе не в принципах и идеалах, — продолжил Арамис. При этом он в упор посмотрел на Атоса. — Леди Карлайль… хотя следует понимать, что это, безусловно, ее ненастоящее имя, — профессиональная шпионка. За деньги она готова служить кому угодно и выполнять какие-угодно поручения, вплоть до самых зловещих.

— Да уж, милейшее создание, ничего не скажешь, — сказал Портос. — В любом случае, очень надеюсь, что мы ее больше никогда не увидим.

Тема исчерпала себя. Все замолчали, и лишь Атос глубоко вздохнул. Он вспомнил, как Леди Карлайль добивалась от него признания, готов ли он ради нее пойти на убийство. Атос вздрогнул: он подумал, а действительно, смог ли? Не в бою, не на дуэли, а скрытно, исподтишка, трусливо? И кого? Кардинала? Королеву? Короля? Об этом не могли быть и речи — Атос не стал был убивать даже Мазарини, хоть и не питал к нему других чувств, кроме презрения. А если… Он с ужасом посмотрел на друзей, которые продолжали беззаботно болтать, вспоминая бурную и буйную жизнь в Париже — им ее явно не хватало в этой азиатской глуши.

— Что с вами, дорогой Арман? Такое впечатление, что вы только что увидели призрака? — со смехом спросил Арамис.

— Нет, друзья мои, никаких призраков, — Атос сделал попытку улыбнуться. — Я просто подумал: как прекрасно, когда рядом настоящие друзья.

— Один за всех! — поднял флягу д’Артаньян.

— И все за одного! — четыре фляги сошлись разом с глухим стуком.

* * *

— Атос, что вы думаете о здешнем населении? — спросил д’Артаньян, когда мушкетеры, отдохнув, вновь были в седле, их лошади передвигались шагом. — Признаться, я слишком мало пробыл в этих краях, поэтому не имею никакого представления о жизни и обычаях этой страны.

— Если вас интересуют низшие сословия, то я вас хочу уверить, что польский крестьянин мало чем отличается от своего французского собрата. Разве что он еще более дик и невежественен.

Атос с д’Артаньяном чуть отстали от Портоса и Арамиса.

— Ну, а люди благородные, те, которые в здешних краях зовутся шляхтой?

— Польская шляхта известна, в первую очередь, своим гонором — слово имеет латинское происхождение и соответствует нашему honneur [9].

— И в чем проявляется этот, как вы говорите, гонор?

— Прежде всего, в том, что они, шляхтичи, в высшей степени надменны по отношению к тем, кого считают ниже себя по рангу.

— У меня сложилось впечатление, что некоторые из них не прочь повздорить и с себе равными. Более того — не знаю, правда это, или нет — мне говорили, что они иногда позволяют себе спорить с самим королем, — д’Артаньян с искренним любопытством взглянул на друга.