Источник

И хотя Цадок настаивал, что сексуальное поведение должно иметь упорядоченный характер, это отнюдь не означало, что он презирал эту важную жизненную функцию. Два года назад, когда ему минуло шестьдесят два года, дети выросли, а у жен было много других хлопот, он как-то увидел в группе рабов, которых его сыновья захватили во время набега на оседлое поселение, особо привлекательную шестнадцатилетнюю девушку. Он забрал ее себе и испытал много радостей долгими ночами, когда в своем шатре обладал ею. Она была хананейкой, поклонявшейся всемогущему Баалу. Лежа с ней и чувствуя, как ее юное тело согревает его уставшее тело, Цадок вел с ней продолжительные разговоры, в которых осуждал хананейского бога. Цадок убедил самого себя, что ему удалось отвратить девушку от Баала и признать истинного бога.

Тем не менее главной радостью Цадока были тридцать его детей. Самые старшие уже вместе с ним возглавляли колено, у них, мужчин и женщин, были свои дети, а некоторые обзавелись и внуками, так что Цадок мог с гордостью говорить: «Счастлив охотник, имеющий полный колчан стрел, которые он может посылать в будущее». Но больше всего его интересовали самые младшие дети – потомство от четвертой жены: отважный и решительный Эфер, который отправился разведывать запад и всегда был готов сразиться с врагами, Ибша, самый юный и спокойный, но, наверное, он серьезнее всех прочих старался понять мир, и, конечно же, семнадцатилетняя Леа. Она была еще не замужем и внимательно присматривалась ко всем мужчинам, в которых отец видел возможных супругов для нее. Если мужчина произвел на свет всего троих детей, то уже может испытывать гордость, а если на склоне дней они проводят с ним время, то этот мужчина неподдельно счастлив.

Долгие годы Цадок придерживался обычая проводить вечера, сидя в обществе Леа и других детей, спешивших присоединиться к нему, когда он начинал рассказывать о традициях ибри. Недавно к ним каждый вечер стала присоединяться молодая рабыня. Она садилась по правую руку от своего хозяина и с удовольствием слушала, как он рассказывает о своем предке Ное, о том, как тот спасся во время Великого потопа, или о Нимроде-охотнике и его знаменитых подвигах, или же о Иубале, изобретшем лиру. Цадок часами мог рассказывать истории об этих людях, но каждый день он возвращался к одному и тому же эпизоду из жизни Авраама, который первым скитался по этой пустыне: «Он миновал эти скалы, на которых мы сегодня сидим», – и с удовольствием разглагольствовал об Аврааме и его сыне Исааке, утверждая, что в тот день, когда Эль-Шаддай запретил человеческие жертвоприношения, он проявил себя богом милосердия, богом, стоящим настолько выше всех остальных, что любое сравнение становится бессмысленным.

– Конечно, есть и другие боги, и не стуит смеяться над Баалом, – успокоил он девушку-рабыню. – В тех землях, где бывал мой отец, мы всегда придерживались обычая уважать тех богов, с которыми встречались. Этого требовал от нас Эль-Шаддай, но не было никаких сомнений, какой бог выше, кто властвует над всеми прочими.

Но в день, когда Цадок ждал возвращения сыновей из разведки, он не пришел, как всегда, поговорить с детьми, так что Леа и девушка-рабыня занялись своими делами, и из-под полога своего шатра девушка видела, как старик стоит в отдалении от лагеря, критически, словно судья, оглядывая его. «Наконец мы готовы, – сказал он про себя. – У нас никогда не было столько коров, и наши ослы наели себе жирок. У нас почти две сотни воинов и крепкие, прочные шатры. Мы как мощный натянутый лук, готовый с силой выпустить стрелы на запад, и, если таково желание Эль-Шаддая, чтобы мы снялись с места, он дал нам самые лучшие условия». Одобрив состояние лагеря, старик затем присмотрелся к своим людям. Они были хорошо организованы, все верили в одного бога и являли собой отвагу и дисциплинированность. Они были единым отрядом, насколько это было возможно в условиях пустыни. Может, его люди и не очень образованны, поскольку никто из воинов не умел ни читать, ни писать, ни обрабатывать бронзу, но равных им по сплоченности вряд ли можно было найти, так как Цадок строго следил, чтобы никто из чужаков не смог стать членом его племени без испытательного срока. А срок этот был столь суров, что многих отпугивал. Хананей мог годами жить рядом с ибри, и те не делали никаких попыток отвратить его от веры в Баала, но если хананей просил разрешения жениться на женщине-ибри – а среди них были настоящие красавицы, которые привлекали внимание мужчин, – он был обязан предстать перед Цадоком, отречься от своих прежних богов, пройти обрезание, если раньше не был подвергнут этому обряду, расстаться с прежними соратниками и после этого провести одиннадцать дней с Цадоком, пытаясь постичь тайну Эль-Шаддая. После этого попытка поклонения другим богам каралась смертью, и мало кто из мужчин соглашался выдержать такое обращение ради того, чтобы жениться на девушке-ибри, как бы она ни была красива. Словом, мужчины его сообщества представляли собой единое целое.