Источник счатья. Небо над бездной

- Профессор тут высказал совершенно абсурдную идею, будто Линицкий когда то подвергался гипнотическому внушению, - Бокий жестко усмехнулся. - Профессор считает, что в одной из своих прошлых жизней Слава состоял в таинственном ордене тамплиеров.

- Глеб Иванович, да бог с вами, - от изумления профессор даже взбодрился, повысил голос. - Ничего подобного, ни о каких прошлых жизнях я не говорил!

- Минуточку! Разве не вы изволили заметить, что тамплиеры приносили клятву Бафомету?

- Ну да. Я просто вспомнил, откуда знаю это слово. Я читал в одном историческом исследовании, что тамплиеров обвиняли в идолопоклонстве и главным их идолом будто бы являлся этот самый Бафомет, который символизировал отрубленную голову Иоанна Крестителя. Ему они клялись в верности во время своих тайных ритуалов. Однако все это недостоверно, поскольку признания такого рода были отчасти выбиты под пыткой, отчасти сочинены королем Филиппом Красивым, главным гонителем ордена. Но о прошлых жизнях я не сказал ничего!

- Не сказали, так подумали! - Бокий развернулся к профессору, положил ему руку на плечо.

Никогда еще Михаил Владимирович не видел доблестного чекиста таким испуганным и нервным. Бокий сам затеял этот ненужный, скользкий разговор. Сцена в операционной глубоко потрясла его, он пытался внушить не только профессору, но и самому себе какую нибудь логичную безопасную версию. Лихорадочно искал иносказательные формулировки, путался, горячился. Только сейчас наконец немного справился с волнением и медленно, четко повторил:

- Вы, дорогой мой Михаил Владимирович, подумали, что большевик, материалист, герой революции товарищ Линицкий мог под гипнозом повторить клятву Бафомету лишь в том случае, если в одной из своих прошлых жизней он был тамплиером.

Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза. Линицкий и Валя тоже молчали. Рука Бокия все еще лежала у профессора на плече. Михаил Владимирович чувствовал напряженную тяжесть и дрожь этой руки.

- Глеб Иванович, - произнес он мягко, с печальной улыбкой, - у меня есть встречное предложение. Давайте считать, что я подумал прежде всего о Вальтере Скотте. Большевик Линицкий в отрочестве увлекался его романами, воображал себя рыцарем, читал все, что попадало под руку о средневековых рыцарских орденах. Вот откуда всплыл злосчастный Бафомет.

- Оттуда, оттуда, - громко подтвердил Валя, - если кто и подвергал нашего Славу тайному внушению, то это мог быть только сэр Вальтер Скотт, давно покойный.

- Я не понимаю, о чем вы? - жалобно пробормотал Линицкий.

- Тебе и не надо понимать, - успокоил его Бокий, - ты лежи, выздоравливай. Валя, пойдем, ты мне нужен. Михаил Владимирович, всего доброго.

Линицкий не мог слышать всего разговора, то и дело отключался, проваливался в сон, но даже то, что он успел уловить, сильно взволновало его.

- Я не люблю Вальтера Скотта, - сказал он, когда они с профессором остались вдвоем, - в гимназии я читал Купера и Конан Дойля. Потом, в старших классах и в университете, увлекся Дарвином, Марксом, Плехановым. Они на меня влияли сильно. Скажите, пока тут никого нет, что все таки я бормотал под гипнозом?

- Ничего вразумительного. К тому же я вас оперировал, был занят вашей язвой.

- Вы спасли мне жизнь, значит, теперь несете определенную ответственность. Кроме вас, никто мне правды не скажет.

- Вячеслав Юрьевич, вам категорически нельзя сейчас нервничать. Смотрите, у вас пульс частит. После операции нужен полный покой.

- Не будет мне покоя. Мне снятся кошмары. Но это вовсе не сны. Это моя реальная, проклятая юность. Я делал бомбы, изящные, миниатюрные, они помещались в дамский ридикюль. Я делал их из того, что продается в любой аптеке и бакалейной лавке. Я упаковывал их оригинально, в красивую подарочную бумагу с лентами, в музыкальные шкатулки, в большие пасхальные яйца из разукрашенного папье маше.

- Не надо, Вячеслав Юрьевич, - сказал профессор и вытер платком мокрое лицо Линицкого, - пожалуйста, не надо. Даже если все это правда, вы нашли самое неподходящее время вспоминать. Вы слишком слабы сейчас.

- При чем тут слабость? Именно сейчас я начинаю кое что понимать. Я могу заглянуть в лицо своим ночным кошмарам.

- Кошмары бывают у всех. Вряд ли стоит заглядывать им в лицо, особенно сейчас, когда вы так слабы и уязвимы.

- Нет. Я должен. После операции что то произошло со мной. Словно какой то отмерший орган ожил, стал чувствительным. Скажите, вы, опытный врач, где, в каком органе находится совесть?

- Не знаю. Но уж точно не в желудке.

- Перестаньте. Это не смешно. Объясните мне, как мог я, католик, поверить, что убийство - благое дело? Лишить жизни офицера охранки, судебного чиновника, обычного городового - подвиг.

- Разве вы не отказались от веры, когда пошли в революцию? - мягко спросил Михаил Владимирович.