Исток

Крики ратных товарищей долетали до Ждана, но он словно бы и не слышал их, выжидая.

Метнуть копьё очень хотелось, но и твёрдость руки, и сила воинского духа ослабляются излишней поспешностью.

Ждан дождался своего часа и ударил медведя копьём под сердце только тогда, когда мохнатый зверь сам устремился всей тушей на него, норовя смять Ждана, словно тараном.

Захрипел, оседая на влажную землю, лапистый зверь...

И тогда из груди Ждана вырвался ликующий победный клич.

Он поднял голову и встретился с одобрительным взглядом князя Аскольда, услышал негромкие слова:

   — Выходи, Ждан! Принимай под начало полусотню дреговичей.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Противоречивые донесения о военных приготовлениях тавроскифов регулярно поступали из разных мест в логофиссию дрома и сообщались кесарю Варде.

Ничего угрожающего интересам империи в этих донесениях кесарь не обнаруживал и хода этим докладам не давал. Если киевский архонт Дир желает поживиться за счёт сопредельных племён, то это должно беспокоить только его соседей. Чем больше варваров погибнет при разбойном набеге, тем лучше для христианской империи, тем спокойнее будет на её границах.

У Варды и без того забот хватало. Подготовка решающего наступления на еретиков-павликиан близилась к завершению.

Зима с 859 на 8.60 год прошла в болезненно-возбуждённом ожидании войны.

По Константинополю носились невероятные слухи и небылицы о всяких небесных знамениях и приметах, предвещавших скорую победу христолюбивому воинству.

В харчевнях поднялись цены на вино, а на форуме Амастриана резко вздорожали боевые кони.

А когда чиновники ведомства логофета стратиотикоса приступили к закупкам провианта и фуража для готовящегося похода в Малую Азию, на городских и прилежащих к столице торжищах перекупщики круто взвинтили цены на зерно и сено.

* * *

Весна выдалась дружная и тёплая, буйно зацвели сады и виноградники, раньше обычного пастухи погнали стада на тучные высокогорные пастбища.

В весеннем воздухе витало тягостное предчувствие большой войны.

Вислоусый весельчак Бьёрн ходил по городу, прислушивался к разговорам, а если кто-нибудь спрашивал его, что он тут делает, Бьёрн с готовностью отвечал, что ищет своих соотечественников, желает проститься с ними...

Ему отвечали, что какие-то норманны переправились через Босфор ещё вчера, в свите императора, но Бьёрн говорил, что не теряет надежды напутствовать своих друзей на битву с еретиками.

   — Мы уходим воевать до полной победы! — говорили удалые стратиоты.

   — Значит — надолго, — сочувственно вздыхал Бьёрн. — Далеко ли находятся еретики?

   — Не близко... Говорят, нам предстоит идти почти до самой Армении.

   — А где она, эта самая Армения? — простодушно интересовался Бьёрн, и стратиоты начинали обстоятельно рассказывать, что Армения располагается весьма далеко, на границе с арабами, идти до неё предстоит почти два месяца, поскольку места там гористые, труднопроходимые.

Бьёрн сочувственно кивал, поддакивал — что уж говорить, в горах скоро не походишь, не то что по равнине...

Вечером, сидя в прибрежном кабачке, Бьёрн услышал разговоры моряков: подвыпившие мореходы на все корки бранили престарелого флотоводца Никиту Орифу, остающегося в Константинополе, а их посылающего воевать с арабскими морскими пиратами, захватившими остров Крит.

Подсев поближе к морякам, Бьёрн угостил их вином, стал рассказывать, как сам он ходил на драккаре воевать с пиратами — дело было на Балтике...

Моряк моряка всегда поймёт, к какому бы народу он ни принадлежал, и уже через несколько минут все мужчины беседовали так, словно всю жизнь ходили в море на одном корабле.

Бьёрну удалось узнать, что в поход против критских пиратов отправляются не только все имеющиеся в наличии боевые корабли, но также и мобилизованные по чрезвычайному указу императора купеческие талей и рыбацкие хеландии.

Кораблей требовалось очень много, поскольку намечено было блокировать остров Крит огненным кольцом и принудить пиратов к сдаче под угрозой полного их уничтожения.

   — Давно пора! — сказал Бьёрн. — Самые паскудные люди на земле — пираты!.. Уж я-то знаю это! Испытал их объятия на своей шкуре...

Вернувшись в свою каморку, Бьёрн нацарапал несколько строчек на узкой полоске пергамена, прикрепил послание к ножке киевского сизаря и выпустил его в тёмное небо.

* * *

Историк записывал свои впечатления от перемены в деятельности императора Михаила:

«...после того как молодой василевс Михаил обратился к собравшимся на ипподроме с приветственным словом, поднялся неимоверный и радостный шум приветствий со стороны множества воинов и горожан, и прежнее недовольство перешло в благорасположение, и упрёки в беспутстве и пьянстве заменились похвалами, и злые насмешки уступили место почтению, и всё совершенно изменилось. Сила слова умеет и над природой властвовать, и по необходимости устанавливать законы, и душевные движения направлять в желанную сторону, менять ход событий, давать всему новый вид, творить несказанные чудеса и создавать повиновение в просветлённых душах подданных...»