Исток бесчеловечности. Часть 3. Все мы химеры

– Вот, – сын Эвена указал на собаку. Та выкусывала себе блох под хвостом. Ансгар свистнул, и животное тявкнуло в ответ. – Знакомьтесь: Ойона! Лучше бы и Шенне, её сестре, превратиться в скотину какую-нибудь. В звериной форме гораздо меньше тянет выпить.

– «Корнеев, например, когда у него разболелся зуб мудрости, обернулся петухом, и ему сразу полегчало», – услышал Рен собственный голос и сконфуженно умолк, стараясь не встречаться взглядом с окружающими.

– Прежде, – не давая сбить себя с толку, продолжил племянник, – Ойона изучала уродства, возникающие со временем у бессмертных. Но недавно приняла решение посвятить себя воспитанию щенят.

У гостей голова шла кругом.

– Да, – с натужным весельем подтвердил наследник, – невестка рожает племяннику исключительно псов. Ушастых четвероногих мох-натиков! – последнее слово Эммерик раскусил, как кость. – Малышка София их единственный человеческий отпрыск, если это можно так назвать, – толстяк обернулся полюбоваться очаровательным языком-лопаточкой. И предупредил значительно: – Превращения часто случаются в Доме. Сами поберегитесь тоже.

5

– Вопросы? – наигранно удивился Эммерик, выкатив глаза, сизые, точно у окуня. – Зачем? Говорят, наёмник в любом случае выполнит задание. Остальным можно, значит, подремать… Ладно, побеседуем, конечно, но уже завтра.

Наиболее вероятный наследник Дома на Пристани вёл прибывших в спальню, почему-то одну. И убеждал, что старика утащили призраки. Штиллер объявил: призраков не бывает. Дядя многозначительно хмыкнул, потом пожаловался в который раз:

– Если бы Эвен сбежал или помер, Дом бы слушался меня!

– Может, ваш племянник прав, передача собственности происходит постепенно?

– Нет, Дом – чудовище не из терпеливых, – возразил наследник. – Жилища других древних чародеев расширяются в бесконечные иллюзии отражениями самих себя. Обитателям приходится следить за ними даже во сне, чтобы не проснуться в собственном желудке. Наш Дом не таков. Все помещения настоящие: камень, глина и замурованные скелетики шушунов. И всё же рискуешь войти в комнату, а та станет лестницей, колодцем, шкафом… Одни коридоры очень красивы, расписаны стихами, изображениями несуществующих зверей. Другие ужасны…

– А это кто? – прервала Алисия, замедлив шаг у одной из картин, изображающей унылого старика, обёрнутого в полотенце с вышивкой. – Родич? Предок? Он жив или помер?

– Нет, тут везде только Эвен, – объяснил Эммерик, останавливаясь и задумчиво стряхивая рукавом пыль с холстов.

– Они же разные! – поразилась амулетница. – Вот напротив – женщина…

– Нет, тоже брат. Только помоложе. И в кружевах. Мы носили такое, – наследник вдруг отдёрнул руку, будто портрет укусил его. – Ах! Вспомнил! Кладбище! Вы же ещё не видели Бабушку. Нашу мать-старушку, адское пламя ей летним дождичком. Надо вам с нею побеседовать.

«С покойницей?..»

– Поутру и навестим.

Эммерик вновь засеменил по коридорам, нетерпеливо пережидая, пока лабиринт примет знакомую форму. Наёмники тащились следом. По дороге Рен спросил, кто так безобразно отделал Ансгара.

– Это я, – признался Эммерик. Но больше ничего не рассказал.

Лента коридора уползла вбок, показалась комната с оставленными сумками, амулетами и невесёлыми мыслями. Провожатый откланялся.

6

Алисия и Штиллер сидели на ковре и наблюдали друг за другом с напряжённым ожиданием. «Разбуди меня, – читалось в глазах обоих, – отправимся вместе в лавку кота Хайнриха покупать толкование этого поганого сновидения».

– Надо расспросить, где Эвена видели в последний раз. Так я искал бы потерянный ключ.

За стеной слышались шорох и скрип, пол едва заметно вздрагивал. Дом следовал своим непостижимым путям. Гостей уносило вдаль – или внешний мир удалялся прочь. Разницы, наверное, не было никакой. Узкое окно, прорезающее одну стену, отвернулось от заката в тень. Пришлось зажечь амулет-свечу.

– Куй боно? То есть кому выгодно исчезновение мастера? – снова нарушил молчание Штиллер. Голоса прошлого говорили его устами, так недомогание ключника называл Констант. И хохотал демонически при этом.

– Собственную выгоду не разглядишь, куда тебе чужую угадать, – вздохнула Алисия.

Она сняла перчатки и принялась царапать шрамы и ожоги. Следы, оставленные испорченными волшебными вещами. Мастерица терзала старые раны всякий раз, будучи собой недовольна. И просто по рассеянности. Кожа её не заживала никогда.

– Мог ведь с Бреттой в Обратную Рощу поехать, – задумчиво произнесла амулетница. – Все тебя уговаривали, даже Ларс-трактирщик. За комнату на той неделе вносить, а здесь заработка не предвидится. К тому же только слепой не заметил, каким волком на тебя Бреттушка глядела: вот-вот на горло кинется! Признавайся, – Алисия вопрошала тонким неприятным голосом, грозящим оборваться неудержимыми рыданиями, – зачем в Рипендам помчался? Новых ключей поискать в здешних сундуках? Или решил всё-таки в Биццаро оборотиться? Шушуна, небось, с собой носишь?