Истоки

— Спасибо! Брось свой факел, у меня есть более современное освещение. — И в руке ее замурлыкал электрофонарик «пигмей». Ярким снопом лучей Юля ощупала хижину, присела на топчан. «Пигмей» умолк, и в темноте было слышно, как она сняла сапоги и улеглась на топчане. Сочно захрустело яблоко на ее зубах. Юрий стоял у порога. Уже выветрился дым, который напустил он головней. Пахло яблоками, сеном, рыбой.

— Я посижу около тебя. — Юрий сел на ящик, коснулся ее теплого плеча.

Юля, торопливо обуваясь, задела локтем его лицо.

— Я уйду.

— Не пущу. Сяду на порог и не пущу! — сказал Юрий.

Вдруг замурлыкал «пигмей», и в лицо Юрия ударил яркий свет. Не мигая, Юрий напряженно смотрел туда, откуда лился этот свет. Но вот снова наступила тьма, и он услышал безрадостный вздох:

— Уехал бы ты, что ли, из города…

— А плакать не будешь?

— Может, и буду. Но лучше расстаться.

— Спи, я пойду к рыбакам.

Плыли над головой облака, сеял мелкий теплый дождь, каждая ветка брызгала водой, и ноги промокли. Раза два подходил Юрий к двери сторожки, стоял, держась за мокрую скобку, не решаясь открыть дверь.

Крыша навеса монотонно пела под ровным обкладным дождем. Шушукались в темной тишине орошаемые деревья. Лицо обволакивал сырой и теплый воздух, пропитанный запахами яблок и земли. По Волге проплыли огни какого-то судна. Протекала над головой камышовая крыша, гулко стучали капли о стружки. И сердце билось учащенно. Казалось, счастье вот здесь, за этой деревянной стеной, нужно только войти в домик. Осторожно переступил порог и, направляясь в темноту, свалил ногой чурбан…

— Ты по-прежнему боишься меня, Юля?

— Я тебя не боюсь, когда мы так. А жить с тобой в одном доме боюсь. — Голос ее задрожал. — Ты же отлично знаешь: не верю тебе. Не простишь мне мое прошлое. Не убеждай меня, Юра, не надо. Да и я не хочу прощения и снисхождения.

— Я не судья, ты не подсудимая. Ты меня прости за все…

Жесткими пальцами взял ее за подбородок, запрокинул голову. Дрожь сотрясала тело Юлии…

Утомленный жадной лаской, Юрий положил голову на колени женщины. Она, закусив яблоко, склонилась к лицу Юрия, подала его, как птица в клюве, и он вцепился зубами в сочное яблоко. На горячих губах не успевал высыхать кисловато-сладкий сок. Из минувшего всплывало в памяти и оседало в сердце лишь то радостное, что связывало их с момента, когда он вынырнул однажды из омута. Так завершилась их подготовка к жизни. Утром возьмутся рука за руку и пойдут из этой сторонжи легко, не оглядываясь на пройденное.

Но вот яблоко съедено. Приглушенный плач Юлии встряхнул Юрия.

В маленьком оконце метался текучий лунный свет, то вспыхивая, то угасая на оголившемся плече Юли. Лицо, как ставнями, прикрыто ладонями. Будто прикипели — он едва оторвал их от лица.

— Что с тобой?

С грустной злостью комкала слова:

— Ненавижу… Себя ненавижу!..

Больно смотреть на нее в этом текучем свете луны. Юрий заслонил спиной окно, ласково сжал худые плечи женщины.

— Все хорошо. Не усложняй. Верь мне и себе, Юля.

Она вывернулась из его рук, встала.

— Я бы на твоем месте выругалась покрепче, да и ушла… Хотя нет! Пожалей меня, а? — Обняла Юрия, целуя его голову, лоб.

Юрий прикрыл ее плечи пиджаком, посадил на колени, укачивая, как ребенка. Вдруг она отстранилась и сказала, что жалость к женщине нередко граничит с подлостью.

— Я опять начинаю не понимать тебя, Юля.

Она села рядом и, смеясь, сказала: с чего это он взял, что может понимать всех? Потом расспрашивала о своем отце, действительно ли необходимо было освобождать его от работы.

— Успокой меня, рыжий, сознайся, что жестковато поступили со стариком. Отбрось все, скажи, как ты лично относишься к нему. Если бы ты знал, как мне страшно оттого, что спросила тебя! Я почти догадываюсь, что ты ответишь.

— Не будем вмешивать родителей в нашу жизнь.

— Но ты-то за своих всегда на стенку лезешь.

Юрий успокоил ее. Тихона Тарасовича уважают. Ему пора отдохнуть. Заслужил. Юрий умолчал о том, с какой обидой сказал Солнцев на бюро: «Работу хотите подыскать мне? Вы лучше думайте о своей работе!» — и ушел, хлопнув дверью.

— Спи, Осень, спи! — Юрий прикрыл ее двумя плащами и вышел.

В пристройке Юля догнала его и сзади окутала плечи плащом. Прикосновение ее рук было легкое, мгновенное, ласковое.

— Спасибо, Осень.

Юля проснулась, когда солнце хлынуло в маленькое окно, залило глиняный пол.

Чьи-то заботливые руки успели, пока она спала, поставить на стол кувшин с водой, на табуретку — тазик, положить мыло и полотенце. Она улыбнулась. Вышла в сад. Плащ ее раскинут на жерди, с сапог счищена грязь, они сушились на рогатках.

Федор, Савва, Михаил и Веня Ясаков обсушивались у костра, Денис разливал в чашки уху, вокруг костра от согревающейся земли поднимался пар, космы дыма висли на мокрых ветвях яблонь. Юрий побледнел от бессонной ночи, но глаза ясные, веселые. Юля улыбнулась ему, в улыбке этой сказалось все: виноватость, и просьба простить ее, и обещание, что отныне она всегда будет с ним доверчива и нежна.

И теперь, о чем бы ни заходил разговор, Юрий, взглянув на Юлю, улыбался.