Истоки

И пока он говорил, Александр, опустив глаза, смотрел на его великолепные бурки. С большим трудом удалось ему овладеть собой, и тогда он в упор взглянул в глаза майору.

Валентин умолк. В эту минуту он почувствовал, что у Крупнова есть что-то более значительное и важное, чем звание и положение, и что будь сейчас он, Холодов, хоть самим главнокомандующим, перед ним все равно не раскрылся бы этот сержант. Теперь он сознавал свой промах. Злясь на себя, Валентин встал и потянулся рукой к бекеше, висевшей на гвозде.

Александр вытащил из-под койки ящик, поставил на стол:

— Ешьте, пожалуйста. Из дому получил.

Холодов нахмурился, потом махнул рукой, взял яблоко.

— Чудесные! Наверное, сестра прислала? Да?

— Ленка вот эти перчатки связала. — И Александр достал из кармана шубы мягкие перчатки.

Холодов с задумчивой улыбкой мял их в руках.

Александр набил его карманы яблоками, вышел проводить на крыльцо.

— Это память о Волге, — сказал Холодов. — Будете писать своим, от меня поклон… Ведь земляки!

Взвихривая снег, машина покатила за околицу. Александр постоял, пока не исчез ее красный хвостовой огонь, потом вернулся в комнату, одарил яблоками товарищей. В эту ночь он долго не мог заснуть, растревоженный встречей с Холодовым.

Рано утром получил приказ готовиться к походу. Под вечер батальон снялся и вышел на железную дорогу. Через сутки выгрузились на предпоследней перед границей станции и маршем, в составе батальона, перешли на новые позиции.

Утром Вениамин Ясаков в паре с Абзалом Галимовым встал в дозор у опушки леса.

— Ай, Ясак, Ясак, какая земля наша громадная! — сказал Галимов, жмуря тигриные глаза. — Дальний Восток и вот этот край!

С этого дня и началась особая, пограничная жизнь, полная таинственности и настороженности.

XVI

В Москву, на первомайский парад, поехал Александр Крупнов со своим батальоном. Интендант выдал бойцам новое обмундирование взамен старого.

В вагоне, как только поезд тронулся, Ясаков распаковал ящик.

— Удружил нам интендант! Консервы, компот. Эге!

На самом дне лежал узелок с приколотой к нему запиской: «Поручение дорогим орлам от интендантской крысы: смело развяжите узел — в нем взрывчатых веществ нет, а есть только горючее и туфли. Горючее выпейте, подкрепив свое пошатнувшееся здоровье. Туфли снесите моей сестре Лине, которая живет в доме № 20 по Тверской-Ямской да вдоль по Питерской. Передайте боевой привет Москве от интенданта 3 ранга».

Красноармейцы засмеялись, но тут же умолкли под строгим взглядом сержанта. Александр вертел в руках литровку, хмурился, и желваки вспухали под тугой кожей на его челюстях. Ясаков, как бы нечаянно, закрыл окно.

Александр отдал бутылку Ясакову, подошел к двери теплушки. Провожая взглядом залитые вешними водами низины и леса в первой зелени, он вспоминал Волгу, и сильно хотелось ему простого, но невозможного теперь счастья: побывать дома. В финскую кампанию тоска по дому не так сильно давила сердце. Тогда верилось в скорое возвращение. Теперь уже не было надежды: его сделали сержантом, учтя боевой опыт. А вдруг всю жизнь служить! И не было желания подавлять эту горячую тоску по родному гнезду. Хотя бы на один час домой! Повидать родных. Он прислонился плечом к приоткрытой двери теплушки. Тень поезда гасила солнечные краски на полях, дым обволакивал деревья…

Мечты его настойчиво кружили вокруг Веры, и губы ее манили к себе томительно. Это было страшно, как преступление: ее любит брат. Но что-то подсказывало Александру, что любовь Михаила необидчивая, безнадежная и потому неуязвимая. Пожалуй, самое главное, что привязывало Александра к Вере, было ее сиротство, тихий нрав, скрытность, за которой таилось так много недосказанного, доброго и прекрасного. Он воображал, как они с Верой заживут в родном доме со стариками, станут воспитывать Женю и Костю. Вера — учительница, скромная, любимая в семье Крупновых, он — обер-мастер, учит ремеслу Женю. Вечерами в их дом приходят сталевары, Рэм, Веня…

Он не говорил Вере о своих чувствах к ней, сам еще не зная, как он любит ее: как сестру или женщину. Временами все же казалось, что она — не случайна в жизни Михаила.

Александр вернулся к бойцам. На ящике был собран обед. Медленно жевал Александр хлеб, вслушиваясь в степенный говор красноармейцев, лежавших на нарах. Им тоже хочется домой, особенно Ясакову.

— Вам, Александр Денисович, да еще Абзалу чего скучать по дому? — говорил Ясаков. — Холостые, неженатые, ребята тороватые. Вот Варсонофий Соколов, тот, наверное, горючей тоской исходит по своей хохлушке. Верно, Варсонофий?

— Не разобрался я еще в семейной жизни. На станции встретит — не узнаю.

— Затянем, братцы, нашу волжскую, — предложил Александр. — Начинай, Абзал.

Галимов спрыгнул на пол по-кошачьи ловко и легко, приподнял полудужья черных бровей, чуть скривил рот и затянул:

— Эх, да вни-и-из по ма-а-а-тушке по Волге… — Тянул он так длинно, будто плыл от Казани до Астрахани.

— По широкому, братцы, раздолью, — подкрепил Абзала сердитым голосом Соколов.