Истоки

Тяжелое замешательство вызвали у Лены эти слова отца и брата. Впервые они советовали Михаилу скрытничать, и она поддакнула им, стыдясь за себя.

Михаил вышел из-за стола, горе кидало его из угла в угол. За многие годы молчания хотел наговориться вдосталь. Уголки толстогубого рта запенились, а он не мог остановиться.

Он сам не знал, когда и кто внушил ему прежде казавшуюся дикой, а теперь правомочной мысль, что в конце концов имеют основания покарать его — уж очень разношерстный.

— И я улучшусь. Стану лучше не для Иванова-Волгаря — поэта и чиновника. А для себя, для вас. Я пойду.

Юрий усадил Михаила за стол между собой и Александром, напротив отца и Лены.

— Никуда ты не пойдешь, Миша. Я беру тебя под свою ответственность. Это решение семейного совета.

— Вот-вот, ответственность! А ты, Юрас, поверь мне просто, без всякого заклада ответственности.

Внимательно-строгим взглядом Александр прирос к лицу брата, отец и Юрий становились все спокойнее и грустнее. Лена жалела Михаила так же по-особенному, как и покойного Женю. Она не могла жить, не зная его правды, но боялась, что правда эта сделает Михаила врагом родных. Готовая к беде, ждала, что вот-вот и всплывет та тайна, которая развалит семью, разъединит их навсегда. С каждой фразой Михаила нарастало ее опасение за него и за всех родных.

Денис остановил сына:

— Не пойму, чего ты хочешь, Миша. Скажи нам, если сможешь.

— То, что знаю я, никому не нужно, кроме меня. То, что нужно мне, я не знаю.

— Да что ты путляешь, валишь в одну кучку? Как тебе верить будут, если ты сам себе не веришь? Подумай, сынок.

— Не стоит за меня хлопотать.

Отец не сразу согласился:

— Человек тонет, и не знаешь, за что тащить его из воды.

Михаил свернул цигарку, затянулся дымом.

— Угости махоркой, — попросил Юрий.

— На, наедай шею. — Михаил улыбнулся, растянув толстые губы. Наивно глядели его глаза, утратив исступленный, жгучий блеск.

Лена подошла к нему, опустилась на колени.

— Миша, а может, все это сон, а? Как бы хорошо, если бы сон! — Лена положила голову на его колени.

— Леночка, я не причиню вам больше зла, чем причинил. А теперь пора! Может, ее повидаю. Даже не знаю, люблю ее или еще что… Тянет меня к ней… А им скажу, что давно с вами не живу. Да это и правда! Саня, помнишь, говорил в Москве, что нет у меня ничего общего…

Лена вскочила, отступив от Михаила. Сквозь слезы она видела, как отец, будто не помня себя, толкнул Михаила в грудь и схватился руками за свою голову. Михаил ударился затылком о печку. Приподнялся на локтях, выпрямился.

— Всю-то жизнь я хотел и не мог понять вас. Убегал от вас. Мать руки ремнем мне скручивала. А ведь и они там умели… — Михаил сбросил с себя рубаху, обнажил исполосованную рубцами спину с клеймом на боку.

— Этого я не покажу нашим дознатчикам, — сказал Михаил, — а то ведь у них логика странная: мол, не всех пленных дотошно допрашивали немцы, мол, коли расписали тебя — значит, выматывали кое-что.

— Миша, Миша… плохо, да? — стонала Лена.

— Хорошо! Я даже стихи заучил там:

Без родного неба
Весь иссох.
Мне сейчас бы хлеба
Хоть кусок.
Сытым понимать ли
Суть вещей?!
Где вы, наши матери
С миской щей?

Ну, а в своей тюрьме буду учить наизусть целые поэмы!

Михаил поклонился родным и вышел. Лена метнулась за ним, но голос отца остановил ее:

— Не ходить! Сам должен все пережить.

— Да, у него такая хворь, которую даже самые близкие не вылечат, — согласился с ним Юрий.

Самым мучительным и раздражающим для родных было то, что Михаил не просил их о помощи.

Такого гордого отрешения от жизни никто из родных не ожидал от мягкого человека.

— Это он нарочно не винится, чтобы упрекнуть нас, — сказал отец с закипающим гневом. — А если так, туда ему дорога! Знать я его не знаю, звонаря зловредного!

— Странно, он, кажется, ничего не замечает, глядит куда-то в себя. Он не заметил, что с тобой, Юра, произошло, даже не спросил, как это случилось, — сказала Лена.

— А по-моему, моя-то повязка особенно и растравила его.

Александр затянул пояс, застегнулся.

— Я в детский сад за Костей и Юлькой… А все-таки спасать его надо.

IX