Истоки

Прошла Юлия мимо оползневого оврага. И следов не осталось от хмурых морщин-трещин. Накрепко скованы оползни. Заровняли овражки, срезали суровые складки. И уже зеленеют пересаженные из леса деревья, кустится травка. По дренажным канавам, выложенным камнем-дичком, по бетонированным теклинам чуть слышно люлюкают родниковые воды… Знать, неплохо поработала Юля вместе с товарищами, а вот свою жизнь так и не сумела наладить.

XVIII

Хотя никто не говорил вслух, что Солнцев стоит у руководства последние дни, но все работники аппарата чувствовали это. И каждый из них вел себя сообразно своему характеру и положению. Инструкторы, как и прежде, несли на своих плечах всю тяжесть оперативной деятельности, обследовали, проверяли, писали справки, выслушивали нарекания или скупые одобрения. Заведующие отделами дольше обычного засиживались в кабинетах, задерживали тем самым инструкторов. Секретари горкома были наэлектризованы еще сильнее; сами того не замечая, они старались пересидеть друг друга, словно между ними было заключено молчаливое соревнование на выносливость.

До приезда инструктора ЦК многие считали Солнцева опытным, умным, теоретически подкованным руководителем, называли его «хозяином» или «самим», ссылались на его авторитет, умилялись тем, что принимал местных поэтов, которым давал руководящие указания по части реализма и романтизма. После того как инструктор, познакомившись с работой горкома, уехал, некоторые работники, почувствовав непрочность положения Тихона Тарасовича, несколько растерялись, очевидно раздумывая над тем, в какой мере они причастны к промахам секретаря. Заботило главное: как сильно обновится руководство и кто будет вместо Солнцева. О грядущих изменениях говорили намеками, считали, что вызывали Крупнова в столицу неспроста. «Наверху знают, что делать, — строго пресекал разговоры Анатолий Иванов и, помолчав, добавлял уже менее уверенно: — У нас на месте вряд ли найдется подходящая кандидатура».

На городскую партийную конференцию Денис Крупнов пришел вместе с делегатами завода, в числе которых был и Юрий, избранный от заводской организации. Денис зарегистрировался и сразу же, минуя буфет, где толпились, шумно разговаривая, делегаты, прошел по ковровой дорожке в зал. Много событий в жизни Крупновых было связано с этим старым домом. Огромный двухсветный зал с высоким потолком, в лепных украшениях, с двумя бронзовыми люстрами, дубовой почерневшей панелью, сценой, на которой стояли стол под зеленым сукном и кафедра, — все напоминало Денису его молодость, долгую, трудную рабочую жизнь. В этом доме десять дней работал первый Совет рабочих депутатов в 1905 году, тогда Денис вместе с отрядом рабочей дружины охранял здание от полицейских и черносотенцев. Многие члены Совета пошли на каторгу, а вскоре и он отправился вслед за ними. На этой сцене в 1918 году мятежный командующий Мурашов хотел арестовать губернское руководство, но не успел. Начдив Рубачев застрелил его в ту самую секунду, когда Мурашов клал большой палец на гашетку пулемета, направленного на президиум.

Отсюда и началась фронтовая жизнь — сначала рядовым, а потом командиром роты Волжской пролетарской дивизии. В этот дом, перевязав портянкой раненую ногу, привез он от начдива Рубачева донесение командарму о взятии переправы через Волгу.

Кажется, совсем недавно Костя в форме летчика рассказывал с этой сцены школьникам о выборе профессии, а Денис и Любовь сидели в полутемной бархатной ложе, радуясь на своего молодца…

Со спокойным недоверчивым вниманием слушал Денис Солнцева, сильно постаревшего за последние дни. Старый сталевар, как и многие другие его товарищи, чувствовал, что секретарь горкома отчитывается в последний раз. Не хотел этого понять только сам Тихон. Не повышая голоса, щуря глаза в отечных веках, он, как бывало и прежде на пленумах и активах, заложив руку за борт кителя, читал медленно, в манере Сталина. Три часа читал Тихон, не отрываясь от бумаги. Он напоминал Денису слепого, боящегося потерять свою палку.

Когда Тихон Тарасович дошел до признаний в том, что недостаточно был тверд и последователен в осуществлении генерального плана реконструкции города, Денису эти признания показались слишком привычными, легкими.

Доклад Солнцев закончил бодрым, хрипловатым, как у погонщика быков, голосом. Делегаты, громко переговариваясь, выходили во двор. Слышались шутки, смех. Денис отыскал у фонтана Савву и, постучав ногтем по блестящей пуговице его кителя, сказал:

— Как в стеклянном колпаке наш Тихон сидит: вроде и видит людей, а не слышит, не понимает. А ведь не без царя в голове.

— Это еще посмотрим, что за царь у него в голове, — сказал Савва, раздувая ноздри крупного горбатого носа. — Мне он основательно попортил кровь…

Ему вспомнилась их давняя встреча в горкоме. Савва говорил Тихону о металле, а тот свое: стадион, лестница на Волгу, реконструкция города. Явно трусил тогда секретарь, как бы он, Савва, освобожденный от работы в наркомате, не потащил вниз и его, Тихона…

— Кроме всего прочего, Тихон — заяц, — добавил Савва. — Трусы всегда жестоки.