Истоки русской души. Обретение веры. X–XVII вв.

Новизна в данном случае состоит в следующем. Большинство старообрядческих идеологов воспринимали телесные мучения или как аскетические подвиги во имя спасения души («истязание плоти»), или как наказания за грехи. Однако инок Евфросин смотрит на данный вопрос совсем по-другому — он отвергает боль и страдания как явления, несовместимые с нормами человеческого существования, а в конечном итоге бессмысленные и с религиозной точки зрения.

И не случайно много места Евфросин посвящает детальному натуралистическому описанию процесса самосожжения: «Телеса… жареным мясом пахнут»; сварившаяся кровь «клокочет» и «взбивается» вверх пеной; кипят и тела людей — один «яко есть кровь красен», «ин же желт и бел же другий», «ов же ужаснее, черн бо являшеся». Так и кажется, что писатель стремится вызвать у своих читателей отвращение к физическим страданиям, неприятие их.

А о тех «учителях», которые побудили свою паству к приятию «огненной смерти» и заживо похоронили людей в огне, он отзывается очень резко и пишет о «нечеловеческом естестве учителей сих окаянных». К сторонникам «огненной смерти» Евфросин применяет и другие термины — «мрачные детины», «истлители», «палачи», «учители-мучители», «темные старцы» и др. Обличает он и конкретных проповедников «огненной смерти», перечисляя многие имена. Даже авторитет протопопа Аввакума, к тому времени уже возведенного старообрядцами в ранг святого, он подвергает сомнению.

В своем протесте против бессмысленных телесных страданий инок Евфросин выступает и против голодной смерти. Дело в том, что среди старообрядцев было распространено убеждение — лучше «гладом скончаться», нежели сесть за один стол с никонианами. Евфросин же не видит никакого кощунства в том, что муки голода заставляют человека забыть о своей вере. Так, он не осуждает двух сестер, изнемогших от голода, которым вместо еды приносят Евангелие — «Вот де пища духовная». Евфросин жалеет сестер: «Слушать бедные не могут, гладом и жаждею изнеистовившеся».

Интересно, что большое число сторонников добровольной смерти во имя веры среди старообрядцев инок Евфросин объясняет, помимо прочего, еще и их невежеством, необразованностью. Он утверждает, что нельзя «одними тетратками», пусть и написанными самим Аввакумом, «управити» «всю Вселенную». «Аввакумовы писма», несущие «огненную смерть», вообще выступают у Евфросина своеобразным символом невежества. В свою очередь, он призывает «покопать книжные жилы», искать мудрости у «искусного мужа… в учении и в правилах ведомцу и хитрецу».

В целом же выступая против апокалиптического отношения к реальной действительности, инок Евфросин утверждает, что жизнь — это «великий дар Божий» и нельзя самовольно «убегать» от «долгих трудов и потов», ее наполняющих. Более того, тот, кто толкает людей на путь самоубийства, является настоящим врагом «светлой России», виновником ее «опустения».

Русская святость в XVII веке

Вторая половина XVII столетия — это время определенного угасания темы святости в русской религиозно-философской мысли. Переориентация смысловых и целевых установок бытия России на создание Вселенского православного царства, базирующегося на новой в определенной мере для России греческой православной догматике, предполагала и совершенно иные решения темы святости. Новшества, все более широко проникающие в Россию, как бы отодвигали на второй план и саму русскую святость, ведь новая миссия Российского государства виделась теперь намного более широко, нежели еще сто лет назад. В значительной степени сам факт угасания темы святости был вызван Расколом. Греческие богословы, получившие большое влияние в России, вообще с подозрением относились не то что к новым, но и к старым русским святым. Принятие новой обрядности ставило иногда под вопрос правильность самого факта канонизации того или иного святого. Поэтому «грекофилы», стоящие у кормила Русской Церкви и ориентирующиеся теперь на правила Греческой Церкви, не могли столь самостоятельно, как раньше, решать вопросы с канонизацией русских святых. А может быть, и не считали это необходимым.