Истоки: социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания

С этим была связана еще одна важная установка, которой придерживались многие русские монастыри: «Все отдавать Богу, всего ждать от Бога». Это подразумевало осуждение «хозяйственной осмотрительности» и всякого рационального расчета, особенно при раздаче милостыни страждущим. Однако такая установка закрепилась как образец для подражания и среди многих мирян, которые были склонны возлагать все упование на высшие силы. Возможно, с ней связано также и органическое отторжение у многих православных дисциплинированного учета расхода и прихода. Во всяком случае, это занятие никогда не связывалось с религиозной добродетелью, как у протестантских богословов.

Вместе с тем в конце XV – начале XVI в. столкнулись два идеала, две тенденции в развитии русского монашества. Первая из них связана с именем прп. Нила Сорского (1433–1508), вторая – прп. Иосифа Волоцкого (1439–1515). По сути речь шла о двух способах преобразования мира на христианских началах. Нил Сорский видел в добровольной бедности условие праведности. Ему представлялась абсурдной сама возможность владения монастырем обширными имениями и богатством. Ведь, по его убеждению, только при полном отречении от мира и «беспопечении» можно сосредоточиться на молитве, обрести, по его словам, «внимание в деле Божием». [104]

Идеал прп. Нила и «заволжцев» требовал разрыва с миром всех связей. Поэтому их линия отличалась «некоторым забвением о мире, но не только в его суете, но и в его нуждах и болезнях. Это было не только отречение, но и отрицание… Именно отказ от прямого религиозно-социального действия и был своеобразным социальным коэффициентом Заволжского движения», – справедливо пишет прот. Г. Флоровский. [105]

Противоположной была линия, выработанная прп. Иосифом Волоцким. Он видел в монастыре не убежище от мирской суеты, а важную составляющую общей жизни всего христианского народа. Заботы прп. Иосифа о хозяйстве монастыря, его экономическом процветании, превращении в могущественный и богатый духовно-религиозный и культурный центр объяснялись стремлением организовать как можно более масштабную благотворительность, устроить приюты, странноприимные дома и больницы, помогать людям во время голода и неурожаев, а также поднимать культурно-образовательный уровень иноков и мирян, приучать их к благочестию.

Собор 1503 г. закончился поражением «нестяжателей» и торжеством «иосифлян». Их взгляды определяли церковную и монашескую жизнь. Однако со временем «иосифлянская» традиция привела к доминированию внешнего, уставного благочестия над внутренним духовным деланием. В этих условиях появился «Домострой» Сильвестра с его новым идеалом православного христианина – домовитого и рачительного хозяина. Счет всего – от денег до ложек – приобретает у него характер христианской добродетели. Тот же, кто живет нерасчетливо, от безрассудства своего пострадает, тому – «от Бога грех, а от людей насмешка». [106] При всех особенностях этого произведения его отличала, по справедливой оценке известного русского историка Н.И. Костомарова, «забота о слабых, низших, подчиненных, и любовь к ним, не теоретическая, не лицемерная, а чуждая риторики и педантства, простая, сердечная, истинно христианская». [107]

Традиция «умного делания», которую прививал прп. Нил Сорский, казалось, совсем исчезла к концу XVI в., однако вновь возродилась в XVIII в. Образ христианина как странника на этой земле, не привязанного ни к чему земному, рисуется идеалом многими пастырями этой эпохи.

Ориентация на монашеский идеал [108] на практике не привела к торжеству внутренней дисциплины личности, но обернулась психологическим разрывом между мирянами и монахами. Как справедливо отмечал крупнейший политический деятель и исследователь русской культуры рубежа XIX–XX вв. П.Н. Милюков: «Для мира, для жизни, для действительности этот аскетический идеал был слишком высок и чужд. Для аскетического идеала мир в свою очередь был слишком греховен и опасен». Монах – «совершенный христианин» стремился уединиться от мира, а мир плохо понимал его. [109]

К XIX в. в православной церковной мысли оформились две тенденции, восходящие к «нестяжателям» и «иосифлянам», но значительно видоизмененные. Для первой было характерно сосредоточение на внутреннем состоянии души при полном равнодушии к социальному переустройству общества, для второй – приспособление к новым буржуазным условиям.

Эти тенденции сказались в церковном проповедничестве, которое в эту эпоху приобрело большой размах. Одни проповедники, как, например, арх. Дмитрий (Муретов), убеждали, что «бедность и убожество – с верой и благочестием, с терпением и покорностью воле Божией – не нищета, а приобретение, не наказание, а знамение любви Божией». [110] Другие, подобно архим. Амвросию (Ключареву), призывали к профессиональному совершенствованию и говорили о том, что с увеличением количества зажиточных тружеников должно подняться и общее благосостояние России, если, конечно, собственность будет использована не в эгоистических целях, но для общего блага и преодоления «пауперизма».