Истоки средневекового рыцарства

Первоначально религиозные представления и технические возможности человека находились в тесной взаимозависимости. Поступательное развитие техники в конце концов отдалило ее от мира религиозных представлений. Это, разумеется, затрудняет ретроспективное вычленение исходной точки, где обе сферы человеческого знания соприкасались друг с другом. Благодаря прогрессу техника утратила свою сакральность. У шаманов некогда был обычай покрывать свое одеяние орнаментальными украшениями из железа, иногда столь плотно, что за ними не было видно ткани. Эти украшения - амулеты. Они как бы образуют узилище, в котором шаман держит в заточении духов, призванных служить ему и защищать его. Амулеты оберегают его от козней злых духов, отталкивая и отпугивая их. Шум, производимый железными украшениями во время исполнения шаманской пляски,- один из основных способов подчинить духов себе. На ум приходит аналогия: лязг и звон рыцарских доспехов на марше или в сражении. Судя по средневековым источникам, это звуковое оформление играло не последнюю роль в возникновении представлений о конном воине как особе, обладающей некой аурой. Воин внушал своего рода священный трепет. Сегодня нам известно, что в традиционных культурах технические приемы, направленные на то, чтобы испугать противника перед атакой, являются существенной фазой сражения. Подобные приемы применялись согласно особой ритуальной схеме, весьма напоминающей шаманскую технику отпугивания духов: одежда, крик, жест и т. д.

Шаманские амулеты ковал кузнец. Кузнец и шаман владели секретами, которые приобрели во время инициации. Оба являлись "властелинами огня", то есть были в состоянии повелевать огненной стихией. В одной якутской пословице говорится, что "кузнец и шаман из одного гнезда птицы". Кузнец выковывал латы для тюрко-монгольских и иранских кочевников. Покрытая металлом, весьма функциональная куртка предохраняла от стрел. Типологически она близка шаманскому литургическому одеянию. Может быть, и латы мыслились как литургическое одеяние, призванное удерживать в отдалении духов смерти. Оно как бы гарантировало воину сакральную неуязвимость. И так как переходные формы сохраняются на протяжении длительного времени, то, быть может, и само одеяние (при учете всех возможных взаимовлияний) испытало обратное влияние воинских доспехов. Итак, вооруженный всадник и шаман выступали как воители и борцы с духами. Один поражал противника на поле брани. Другой, подчиняя себе сверхъестественные силы, отождествлялся с ним и тоже нес врагу гибель сакральным путем. Всякая война, таким образом, превращалась в "войну священную" (bellum sacrum). Каждое сражение - в психомахию. И все это задолго до того, как различные исторические религии поддержали это единство "шаман-воин" своей теологией.

Шаманский характер кавалерийской атаки у народов-всадников подтверждается также использованием барабанного боя. Мрачный глухой барабанный гул насмерть напугал и, быть может, даже околдовал при Каррах легионы Красса. Вместе с тяжелой артиллерией барабан получает применение и в ханьском Китае (1). В шаманских обрядах бубен был одним из средств путешествия в царство мертвых, им изгоняли или закрепощали духов. Он также оказывал экстатическое воздействие на конных

(1) Хань - китайская императорская династия с 206 г. до н. э. до 220 г. н. э.-Прим. ред.

воинов. Он сеял страх и ужас в стане противника, вынуждая его бездействовать или повергая в панику. Броня и барабан, таким образом, не просто два аспекта военной техники, но и две составные части древней воинской магии. Они служат одной цели - при помощи обряда обрести неуязвимость. Броня получала сакральное значение, ведь во время закалки металл взаимодействовал с двумя священными стихиями - водой и огнем. Воин в латах как бы наделялся способностью отражать неприятельские стрелы, которые уподоблялись злым духам. Войдя в экстатическое состояние под воздействием барабанного гула, восседая верхом на коне, сокровенном и таинственном своем друге во время жизни в степи и в мистерии загробного царства, воин - гунн, сармат или парфянин ощущал войну в ее религиозно-мистическом измерении. Об этом его ощущении следует помнить, если мы хотим понять, каким образом в средневековом обществе, казалось бы исповедовавшем идеал мира и любви, священной фигурой стал конный воин. Разумеется, в его сакрализации сливались теологические мотивы и социально-политические и исторические причины. Вряд ли сакрализация конного воина стала бы возможной, не попади она на благоприятную "варварскую" почву. Как оказалось, христианизация коснулась ее только поверхностно. Собственно говоря, это была не новая сакрализация, а переход от одного масштаба сакральности к другому.